Изобразить значение функции y x павел флоренский. Павел флоренский. Философия имени. Понятие «энергейя»

ФЛОРЕНСКИЙ Павел Александрович (1882-1937) -православный мыслитель, ученый, представитель серебряного века отеч. культуры. Получил светское (физико-мат. отделение Моск. ун-та) и духовное (Моск. духовная академия) образование. Защитил магистерскую дис. "О духовной истине", к-рая легла в основу его гл. труда "Столп и утверждение истины" (1914). В 1911 принял сан священника. В разные периоды своей жизни преподавал в Моск. Дух. Академии (1908-19), в 1921 стал профессором ВХУТЕМАС"а. В 20-е гг. Ф. принимал участие в научно-исследовательских работах в связи с планами ГОЭЛРО. В 1933 был репрессирован. Заключение в лагерь не прервало научного общения с В.И. Вернадским и научно-исследоват. деятельности самого Ф. Он занимался мерзлотоведением, собирал материалы к орочско-рус. словарю, писал работы по проблемам добычи йода и агар-агара из морских водорослей, сделал ряд других научных открытий и изобретений.

Произвести синтез церковности и светской культуры, соединиться с Церковью, и без к.-л. компромиссов воспроизвести все положит, учение Церкви и научно-филос. мировоззрение вместе с искусством - такой представлялась Ф. еще в 1904 одна из ближайших целей его деятельности. Жизненной задачей Ф. стал поиск единства в мире бездуховной цивилизации, пронизанном антиномиями, поиск путей к будущему цельному мировоззрению, основанному на гармонии веры и разума, философии и богословия, искусства и науки. Философия в представлении Ф. должна заниматься конкр. созерцанием и переживанием умных сущностей, т.е. культа. Придавая исключит, значение роли церкви в становлении и преобразовании культуры, он оставил обширное богословское и религиозно-филос. наследие, посвященное проблемам экклесиологии, пастырской эстетики, софиологии и др.

Культурология Ф. зафиксировала факт расслоения культуры, проявление признаков ее гибели в материально-хоз. и духовной сферах. Причины болезни об-ва кроются в мировоззрении человека, к-рый возомнил себя Богом и ограничивается своим срединным миром культуры, в к-ром таятся вырождение и смерть. Ф. полагал, что люди ныне вырываются из космич. цикла, отворачиваются от божеств. Софии и замыкаются в своей гордыне, не замечая (или замечая слишком поздно), что они находятся на грани отчаяния, безысходности, на краю пропасти.

Осн. темой культурно-истор. воззрений Ф., как следует из его "Автореферата", является отрицание культуры как единого во времени и пространстве процесса. Культура - это плод и развитие земных усилий человека, включая и создание материальных предпосылок жизни, и нравств., интеллектуальных ценностей. И в этом смысле культура антиномична, она носит временной характер. В зависимости от того, какой вид чело-веч. деятельности - материально-экон. или рационалистическая - лежит в основе культуры, Ф. различал "экономизм" и "идеализм" как осн. культурологич. концепции, развивал мысль о ритмически сменяющихся типах культур: ср.-век. и возрожденческой. Отрицая эволюцию и развитие культуры, он придерживался сакральной концепции культуры, согласно к-рой культ является "материнским лоном культуры".

Религия не является частью культурной жизни человека, она питается из вечности и ее цель заключается в достижении непосредств. связи с божеств, сущностью. Именно религия сообщает культурной деятельности высшее единство и конечный смысл. Религия помогает сохранять нерукотворный образ человека и тем определяет развитие подлинной культуры. Нравств. идея, государственность, живопись, зодчество, лит-ра, рус. школа и рус. наука - все эти линии рус. культуры сходятся в первоузле, в божеств, истоке. И только благодаря ему и его зримым воплощениям, будь то Троице-Сергиева Лавра или Оптина пустынь, или сама Церковь, происходит образование опр. ценности, разрозненные ценности сливаются, синтезируются и становятся "бутоном" культуры, истоками духовности и красоты. Именно из культа возникают другие виды деятельности человека.

Софиология открывала опр. возможность разрешения противоречии, т.е. возможность той диалектики, о к-рой писал Ф. На фоне социальных катаклизмов начала века, рушащихся стереотипов научного познания, кризиса офиц. православия широко понятый образ Софии мог, как казалось, быть гарантом спасения, выполнять функцию связующего начала, воплощать в себе единство и целостность мира. Истолкованная им как "ипостасная система миротворч. мыслей" Бога, София несла в себе всечеловеч. единство, в земной жизни воплощенное в церкви. Обоснование духовной ценности православной религии, ее значения для человека, его культуры и об-ва - таков лейтмотив филос. позиции Ф., именуемой им "конкр. метафизикой".

Ф. внес разносторонний вклад в развитие рус. культуры. Он тесно общался с лит. кругами моек. интеллигенции, в частности, с А. Белым, Брюсовым, Мережковским, печатался в изданиях символистского движения "Новый путь" и "Весы". Он занимался не только теор. изысканиями в области искусства, его отличала поэтич. одаренность (сб. стихов "В вечной лазури", 1907). Ф. поддерживал связи с известными художниками. М.В. Нестеров в 1917 написал двойной портрет "Философы", где изобразил о. Павла и его друга С. Н. Булгакова в саду дома Флоренских в Сергиевом Посаде. Позднее Ф. сближается с В.А. Фаворским, сотрудничает с литературно-худож. объединением "Маковец". После революции он принял в 1918 приглашение работать в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры и отдал много сил спасению нац. достояния, раскрывая культурно-истор. ценность Лавры ("Проект музея Троице-Сергиевой Лавры", "Троице-Сергиева Лавра и Россия"). Являясь ученым секретарем и хранителем ризницы, Ф. занимался научным описанием худож. ценностей Лавры, опубликовал ряд интересных работ о памятниках рус. православной культуры и др., много внимания уделял работе визант. секции Моск. ин-та историко-худож. изысканий и музееведения при Рос. Академии истории материальной культуры Наркомпроса, принимал участие в организации музея-заповедника "Абрамцево", Рус. (ныне Гос.) истор. музея. Ф. сочетал напряженную преподават., научно-исследоват. работу с редакционно-издат. деятельностью в "Богословском вестнике" (1912-17), издававшемся Моск. Дух. Академией, в "Техн. энциклопедии" (1927-28), для к-рой сам написал свыше 140 статей. Он продолжал научные изыскания, оставил ряд изобретений и открытий в области техники. Интересны его идеи о пространстве, прямой и обратной перспективе; им разработаны вопросы языкознания, проблемы символизма и др.

Велико значение творчества Ф. не только для православного богословия, но и для мировой и отеч. науки, философии и культуры, что, несомненно, ставит его в ряд крупных мыслителей 20 столетия.

Соч.: Соч.: В 4 т. М., 1994; Т. 1. 1994; Т. 2. 1996; Вопль крови: Слово в неделю Крестопоклонную. М., 1906; Около Хомякова. С.-Посад, 1916; Диэлектрики и их применение. М., 1924; Собр. соч. Т. 1. Статьи по искусству. Париж, 1985; Автореферат// ВФ. 1988. № 12; Столп и утверждение истины: В 2 т. М., 1990; Мнимости в геометрии. М., 1991; Детям моим. Воспоминанья прошлых лет. Генеалогич. исследования. Из соловецких писем. Завещание. М., 1992; Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993; Оправдание Космоса. СПб. 1994; Иконостас. М., 1995.

Лит.: Иеродиакон Андроник (Трубачев). Осн. черты личности, жизнь и творчество свящ. Павла Флоренского // ЖМНП. 1912. № 4; Бердяев Н.А. Стилизованное православие// Рус. мысль. М.; Пг., 1914. № 1; [Отд. 2]; Трубецкой Е. Свет Фаворский и преображение ума // Там же. № 5; [Отд. 2]; Половинкин С.М. П.А. Флоренский: Логос против хаоса. М., 1989; Воронкова Л.П. В поисках истины и красоты: (Культурология П.А. Флоренского). М., 1992; Хоружий С.С. Миросозерцание Флоренского // Начала: Религиозно-филос. журн. М., 1994. N 4.

«Глубочайшие философы, особенно на вершинах своих размышлений, всегда тяготели к спекуляциям над числами»
П.А. Флоренский

В платонизме математике и, в особенности, проблеме числа всегда уделялось много внимания. Русские религиозные философы, близкие к платонизму, наследуют эту традицию. Сильнее всего философия математики развита у П.А. Флоренского и А.Ф. Лосева. Флоренский, к тому же, получил профессиональное математическое образование. Взгляды Флоренского на математику как на способ познания мира позволяют понять его представления о научном познании в целом, а значит – увидеть внутреннюю мотивацию его естественнонаучной деятельности (особенно, в 20-30-е гг.). Эта проблема рассматривается в статье В.А. Шапошникова «Категория числа в конкретной метафизике Павла Флоренского» (2009). Приводим выдержки из работы:

«Философия о. Павла Флоренского, представляя собою современную версию платонизма, естественно отводит заметную роль ЧИСЛУ. Особое место число занимало в онтологической иерархии уже у Платона; не менее значима именно эта категория в диалектических построениях Плотина и Прокла.
«Числа, - пишет Флоренский в связи с разговором о догмате Троичности, - вообще оказываются невыводимыми ни из чего другого, и все попытки на такую дедукцию терпят решительное крушение, а, в лучшем случае, когда по-видимому к чему-то приводят, страдают petitio principii. Число выводимо лишь из числа же - не иначе. А т. к. глубочайшая характеристика сущностей связана именно с числами, то сам собою напрашивается пифагоровско-платоновский вывод, что числа - основные, за-эмпирические корни вещей, своего рода вещи в себе. В этом смысле опять-таки напрашивается вывод, что вещи, в известном смысле, суть явления абсолютных, трансцендентных чисел»…

В 1923 г. Флоренский планировал выпустить книгу «Число как форма» (издание не состоялось), так же как для «Мнимостей в геометрии» (1922) обложка к ней была нарисована В. А. Фаворским. В написанном для этой книги программном введении «Пифагоровы числа» (1922) о. Павел говорит: «Совершенно незаметно для себя наука возвращается к пифагорейскому представлению о выразимости всего целым числом и, следовательно, - о существенной характерности для всего - свойственного ему числа».

Тем не менее, продолжает о. Павел, нет ясности с самим понятием о числе. Число не есть просто набор единиц, для нас важна его целостность, его индивидуальная форма. «Число есть некоторый прототип, идеальная схема, первичная категория мышления и бытия. Оно есть некоторый умный первоорганизм, качественно отличный от других таких же организмов - чисел». Важнейшее продвижение в сторону такого понимания числа Флоренский видит в учении Г. Кантора о «типах порядка» (= идеальных числах), которые как и натуральные числа понимаются как абстракции, возникающие в результате отвлечения от природы элементов множества. Тип порядка - это «некоторое единое органическое целое, состоящее из различных единиц, сохраняющих между собой - в одном или нескольких отношениях - определенный взаимный порядок». Это материал - абстрактные единицы, подчиненный некоторой форме (устанавливающей определенный порядок между ними). Резюме Флоренского о теории порядковых типов Кантора такое: «Если бы теория кратно-протяженных типов порядка была достаточно разработана, то одним числом выражалось бы сложнейшее строение объектов природы, и познанию действительности, как царству форм, было бы выковано могущественное орудие».

Флоренский говорит в этой работе о структурности числа. Простейшая форма структурирования числа - запись его по системе счисления с тем или иным основанием. Флоренский называет это «изображением числа». Если число понимается как имеющее форму, то не все равно по какой системе его изображать. Какая-то система может быть естественна, какая-то - нет. Если у нас достаточно богатый выбор оснований, в том числе и переменных, то это «позволяет самими числами выразить внутренний ритм и строй обсуждаемого явления». «Если бы счет действительно производился правильно, т.е. без искажения структуры считаемого, а значит - по свойственной данному явлению системе счисления, то тогда числом действительно выражалась бы суть явления, - прямо по Пифагору. Отсюда понятна глубочайшая необходимость изучать числа, - конкретные, изображенные числа, - как индивидуальности, как первоорганизмы, схемы и первообразы всего устроенного и организованного».

Другой вопрос, который интересует о. Павла, - это вопрос об инвариантах при изменении основания системы счисления. В работе «Число как форма» Флоренский исследует два простейших алгоритма, которые уже применялись исторически, но без обоснования, а порой и неосознанно: приведение чисел и повышение чисел. Это, говорит о. Павел, простейшие из приемов «улавливающих внутренний ритм числа, его пифагорейскую музыку». Итак, математика предстает в этих рассуждениях Флоренского как наука о ЧИСЛЕ, а число-форма как универсальный предмет математики…

Платонизм о. Павла предстает как имяславие, с одной стороны, и пифагореизм - с другой. Все для него имеет, как внутреннюю (ноуменальную, духовную), так и внешнюю (феноменальную, материальную) стороны. Явление идеи всегда антиномично: единый эйдос предстает и как имя, и как число, являет себя и как вещь, и как личность. Понимание числа у Флоренского есть попытка продемонстрировать правильность основных интуиций пифагорейско-платонического подхода к природе числа. Так вывод, к которому пришел Оскар Беккер, что греческое понятие «аритмос» не уже, как обычно считают, а шире, чем наше понятие «числа», находит разностороннее подтверждение у о. Павла. Число-сеть, число-структура оказывается у Флоренского универсальным предметом математики: каждое целостное явление должно быть охарактеризовано математически целостным объектом - «типом порядка», пифагорейским числом-формой. Именно в этом направлении чает он развития математики.

Математика предстает для о. Павла как основа «отрицательной философии», философии возможного, - без должного развития которой, без этого знания «прототипов всяких отношений между бытиями» невозможно построить положительную философию, философию реального, конкретную метафизику. Схемы чистой математики - сами по себе абстрактные, жесткие, «мертвые», - захваченные диалектическим движением мысли - «конкретизируются», утрачивают жесткость, «оживают», кости покрываются плотью и начинают двигаться и действовать. Диалектика же имеет дело с пограничными явлениями, с тем, что происходит на границе - зеркальной поверхности - месте встречи и размежевания внутреннего и внешнего, ноуменального и феноменального, духовного и материального, личности и вещи и т. д. Существующее на границе есть символ. Именно здесь открывается подлинное значение математики - математические схемы, будучи поставленными на границу, раскрывают свой смысл как символы, живущие только в точке встречи дольнего с горним»

Разбивка страниц настоящей электронной статьи сделана по: «Русская религиозно-философская мысль XX века. Сборник статей под редакцией Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1975, США.

Борис Филиппов

О. ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ

«Может ли быть лучшее видение, чем видеть Невидимого Бога обитающим в человеке, как в своем храме’... В этом выс-шем прозрении человеческого Богосродства, как и в еле-уловимых переливах простого сочувствия и щемящего душу со-страдания; в платоновском эросе ко всепревозмогающей кра-соте, в исступленном пафосе восторга, дающем выразить не-земное, осиянное ядро личности, как и в крепко-уплотненном сознании братства, — во всяком реальном касании к другой душе, во всяком переживании личности человеческой, при вся-ком выхождении из процессов внутри-субъективной жизни с необходимостью выступают два момента, и при этом, на взгляд, исключающие друг друга. С одной стороны, личность предстоит сознанию, как ценность безусловная, как некоторая актуально являющаяся ему бесконечность. Но с другой сто-роны, она — ценность условная, сравнительная и, как таковая, способная быть больше и меньше, — от ’украшения мира’... даже до ’звериного образа’ включительно...»

Как это похоже на исступленный крик Митеньки о возмож-ности для души человеческой одновременного созерцания идеала небесного и содомского, — и его же: — «Нет, слишком широк человек, — я бы его сузил!»

Но это — строки не монографии о Достоевском, а глубоко оригинального пневматолога, о. Павла Флоренского. И чело-века, который никак уже не захотел бы сузить себя самого — и саму человеческую природу.

Философ, а более того — глубочайший психолог; богослов и математик, физико-химик и искусствовед, поэт и технолог, лингвист и электроник, астроном и эстетик, инженер-изобретатель и историк, — он был даже и знатоком истории... дам-ских мод. Новый Леонардо да Винчи, — он все-таки, прежде всего, был человеком, отнюдь не укладывающимся в написан--

356

ные им книги. Подлинная гениальность о. Павла Флоренского была в самой его личности. Близкий к нему о. Сергий Булга-ков писал: «О. Павел был для меня не только явление гени-альности, но и произведение искусства: так был гармоничен и прекрасен его образ … Самое основное впечатление от о. Павла было впечатление силы. И этой силой была некая первозданность гениальной личности... Духовным же центром его личности, тем солнцем, которым освещались все его дары, было его священство . Настоящее творчество о. Павла — не книги, но он сам, вся его жизнь, которая ушла безвозвратно из этого века в будущий». «Все в нем воспринималось, — пишет о нем Ф. И. Уделов, — как возврат из интеллигентской абстракции в реальность давно забытого и радостного бытия». 1 Так рассматривал его и друживший с ним, особенно в свои последние годы, В. В. Розанов: «Вы ноумен», — как-то сказал он Флоренскому. 1

Ученик о. Павла, недавно скончавшийся Е. Модестов (проф. Б. И. Иванов), писал о нем: «Если... особенности творчества Флоренского не смыкались в единую теоретическую рассудоч-ную концепцию, то тем более глубокой оставалась последняя тайна мыслителя, источник и основа его мировоззрения, его ’Я’. Восприятие личности Флоренского в свою очередь было антиномическим. Она одновременно и излучала светлую ра-диацию, и могла внушать приближающемуся чувство отчуж-денности, некоей отдаленности от него... Антиномическая природа его суждений могла производить на прямолинейно мыслящих людей рассудка подавляющее, тяжелое, даже отри-цательное впечатление». 2

И действительно, плохо воспринимавший вообще чужую душу и чужое творчество, также весьма самозамкнутый H . A . Бердяев говорил о «магическом православии» П. Флоренского. 3 О. Василий Зеньковский считал, что о. Павел излишне вну-тренне противоречив, что «концепция всеединства», восприня-тая им от Вл. Соловьева, мешает ему «обрести серьезную и реальную основу для философских исканий» в живом опыте православия, ибо эта концепция «не может вместить в себя основного принципа христианской метафизики — идеи творе-ния». 4 А соратники Флоренского из стана символистов зачас-тую говорили о нем зло: «Флоренский говорит гнусности... ... Новоселовщина и Флоренщина — спасение себя, а где же у них найдется место для погубления души ’за други своя’. Правда их загнивает гнусностью невольной...» (Из письма Андрея Белого к Мариэтте Шагинян, 18 авг. 1909 г.). 6 И это

357

писалось в те дни, когда — вместе с Вл. Ф. Эрном, о. Ионой Брихничевым и Свенцицким — о. Павел («фанатик с лицом Савонаролы, острого аскетического типа», «’ренегат’ — из нау-ки в православие», как писала о нем недавно в своих воспо-минаниях М. Шагинян 6) создал «Союз христианской борьбы» — во имя коренного преобразования общества, его обновления на почве социально-религиозного перерождения.

Павел Александрович Флоренский родился 9 января 1882 г. в безрелигиозной высоко-интеллигентной семье, в местечке Евлах (ныне — Азербайджан). В нем — русская и армянская кровь, и сам облик его, большеносый, сухопарый, подобранный, ярко свидетельствовал о его средиземноморской и кавказской природе. В гимназии (в Тифлисе) увлекался естествознанием и очень рано проявил совершенно исключительные математи-ческие дарования. Окончил математическое отделение Москов-ского университета, но слушал в нем лекции и по философии, искусству и литературе. Отказавшись остаться при универси-тете для подготовки к профессорскому званию (он был близок к русской школе аритмологии, к учению о прерывных функ-циях), он поступил в Московскую духовную академию, блес-тяще ее окончил, получил звание магистра за свою диссерта-цию (1912), впоследствии дополненную и вышедшую вторично уже под названием «Столп и Утверждение Истины. Опыт пра-вославной феодицеи» в 1914 г. (при цитировании в дальнейшем мы будем просто писать «Столп», указывая страницу). Читал лекции по философии в академии — вплоть до ее закрытия. После революции, после Октября — инженер-изобретатель, электроник, профессор теории перспективы во ВХУТЕМАСА, старший научный сотрудник ГОЭЛРО (комитета по электри-фикации СССР), редактор советской «Технической энцикло-педии» — и автор многих статей в ней, редактор журнала ис-кусства и литературы «Маковец», химик-технолог... В своей старорусской холщевой ряске или в холщевом подряснике он ходил на заседания ГОЭЛРО, на лекции к комсомольцам Выс-ших Художественно-Технических Мастерских (ВХУТЕМАС), как стала называться Московская Школа зодчества, ваяния и живописи... Чего только не изобретал о. Павел! У него было несколько десятков патентов — на какое-то незастывающее машинное масло, на какой-то новый способ запайки жестяных консервных банок, — всего не перечислишь. Книга Флорен-ского о диэлектриках стала классической. А он писал в это время и об обратной перспективе, и о резчиках по дереву в старых русских монастырях. Писал и такие работы, как «Сим--

358

волическое описание», где характеризовал символическое мыш-ление, предвосхитив учения наших дней. Он допускает расши-рительную характеристику изобразительной однородности сло-весного материала — и создаваемого словами в художествен-ном произведении символического образа: «Слова суть прежде всего конкретные образы, художественные произведения, хотя и в малом размере. Каждому слову, а равно и сочетанию их непременно соответствует некоторая наглядность, и эта нагляд-ность, по сути дела, ничем не отличается от образности физи-ческих моделей или математических символов». 7 К 600-летнему юбилею Данте Флоренский пишет небольшую работу «Мни-мости в геометрии», в которой, используя новейшие (в то время) математические теории — специальный и общий принцип от-носительности, — наглядно конструирует структуру вселенной в «Божественной Комедии»: «... поверхность, по которой дви-гается Дант, такова, что прямая на ней, с одним перевертом направления, дает возврат к прежней точке в прямом поло-жении, а прямолинейное движение без переверта — возвра-щает тело к прежней точке перевернутым. Очевидно, это — поверхность: 1°, как содержащая замкнутые прямые, есть римановская плоскость и 2°, как переворачивающая при дви-жении перпендикуляр, есть поверхность односторонняя...» 8 Пространство для Флоренского — не ньютоновское некое вмес-тилище вещей. Вернее, возможны разные пространственности , в том числе — и дантовская.

Флоренского неоднократно арестовывали, заключали в тюрьмы и лагеря. Был он и на Соловках, а погиб в одном из сибирских лагерей НКВД 15 декабря 1943 года. Посмертно реабилитирован. Но возьмите советскую Философскую Энци-клопедию — и вы ничего там не найдете о многократных арес-тах, о Соловках. Сказано кратко: «В 1933 репрессирован. Пос-мертно реабилитирован». 9

В кратком очерке невозможно не только изложить, но и перечислить все те психологические и философские, богослов-ские и этические, эстетические и космологические проблемы, которые разработаны или затронуты в трудах Флоренского. Поэтому остановимся на основном, на наш взгляд, устрем-лении мировоззрения о. Павла.

Исходным его пунктом является отчаяние и чувство оставленности .

«’Столп и Утверждение Истины’. Но как узнать его? ... Для теоретической мысли ’Столп Истины’ это — достоверность, certitudo . Достоверность удостоверяет меня, что Истина, если

359

она достигнута мною, действительно есть то самое, чего я искал. Но что же я искал? Что разумел под словом ’Истина’? — Во всяком случае — нечто такое полное, что оно все содер-жит в себе и, следовательно, только условно, частично, симво-лически выражается своим наименованием. Истина есть ’ сущее всеединое ’ определяет философ» («Столп», стр. 15). И Фло-ренский, верный своему доверию слову , пишет, что «наше рус-ское слово ’истина’ лингвистами сближается с глаголом ’есть ’ (истина-естина). Так что ’истина’, согласно русскому о ней разумению, закрепила в себе понятие абсолютной реальности» (там же).

Но на что может опереться в поисках этой истины-естины человек? Из чего — непреложного, самоочевидного — можно исходить? «Cogito - ergo sum » Декарта? Но разве это — самоочевидно : «Я мыслю — следовательно я существую»? Разве нельзя и в этом усомниться? И разве наше сознание — и наше знание — не есть непрерывная и неизбывная вереница проти-воречий, никак и ничем непреодолимых? Сам разум наш неиз-бежно и неизбывно антиномичен, соткан из противоборствую-щих начал «конечности и бесконечности», т. е. дискурсии и интуиции. Антиномии Канта — великая заслуга кенигсбергского мыслителя, — но Кант, утверждает Флоренский, не за-метил, что в тезисах космологических антиномий «дело идет о немыслимости противоположного, а в антитезисах о непредставимости противоположного». Тут, следовательно, сталкиваются «разные функции сознания, а вовсе не обнаруживается само-противоречивость одной и той же». 10

Разум наш по природе антиномичен, и эти антиномии ничем преодолены быть не могут. И человек невольно приходит в отчаяние: абсолютное сомнение, полный скептицизм приводят его к чувству оставленности, предельного духовно-душевного одиночества.

Но ведь сам-то этот абсолютный скепсис, скепсис, положен-ный в основу всей философии нового времени, сам по себе должен вызвать сомнение в праве на свое существование. Про-цесс и метод скепсиса тоже ведь порочен, основан на нигде и ничем не доказанном утверждении — не принимать ничего на веру, без проверки, без доказательства. И разум мечется в заколдованном кругу всеотрицания, в сущности — небытия . «Таково и состояние последовательного скептика. Выходит даже не утверждение и отрицание, а безумное вскидывание и корча, неистовое топтание на месте, метание из стороны в сторону, — какой-то нечленораздельный философский вопль .

360

В результате же — воздержание от суждения, абсолютная έποχή , но не как спокойный и беспристрастный отказ от суж-дения, а как затаенная внутренняя боль, стискивающая зубы и напрягающая каждый нерв и каждый мускул, чтобы только не... завыть окончательно безумным воем» («Столп», стр. 37).

Но «бунтом жить нельзя», говорил Достоевский. Нельзя жить и в этом отчаянии абсолютного скепсиса. Да и зачем?! «Я попробую на свой страх, на авось вырастить что-нибудь, руководствуясь не философским скепсисом, а своим чувством , а покуда погожу испепеливать его пирронической лавою. Про себя-то я имею тайную надежду — надежду на чудо : авось поток лавы остановится перед моим ростком, и растенье ока-жется купиной неопалимою» (там же, стр. 41).

Да, только на вере может быть основано наше знание . Знание всецелое. Знание всецелого. А где больше его, этого всецелого знания Всецелого, как ни во двухтысячелетнем ми-ровом опыте Церкви. Опыте, который и создает уверенность в том, что истина — естина, что вера лишь и создает уверенность, что Столп и Утверждение Истины — только лишь Бог. Наш эмпирический опыт — непреодолимо антиномичен. Мистический же опыт — достояние в каждую отдельную эпоху далеко не многих. Но опыт Церкви — духовный опыт ее всеобъемлющ. Этим положением открывается «Столп и Утверждение Исти-ны»: «’Живой религиозный опыт, как единственный законный способ познания догматов’... Только опираясь на непосредст-венный опыт можно обозреть и оценить духовные сокровища Церкви… Подвижники церковные живы для живых и мерт-вы для мертвых...» (там же, стр. 3). Сочетание личного жи-вого религиозного опыта с опытом Церкви Вселенской — единый путь не только познания догматов , но и основа всяческого познания. Конкретная метафизика Флоренского вбирает в себя не только опыт Церкви. Его всеобъемлющая эрудиция, как совершенно справедливо отмечает автор статьи о Флоренском в советской «Философской Энциклопедии», вытекает, отчасти, и из этого стремления «построить (в противовес гегелевскому панлогизму с его претензией вывести все многообразие кон-кретного бытия из саморазвивающегося понятия) цельную картину мира через узрение соответствий и взаимное просве-чивание разных слоев бытия: каждый слой узнает себя в дру-гом, находит родственные основания». 11

Не теория познания подпирает онтологию, а онтология ле-жит в основании гносеологии. В этом Флоренский предвосхи-щает и современных экзистенциалистов, и «философию жизни».

361

Но вера, как основание знания, но доверие наше к Богу должно зиждиться не на чисто внешнем доверии к авторитетам, а, пов-торяю, должна пройти через личный религиозный опыт. И, конечно, психологически важно пройти через отчаянье скеп-сиса . Безоблачная вера — едва ли крепка и надежна. Флорен-ский цитирует и слова св. Григория Нисского: « Кто , увидев Бога, понял то, что видел, это значит — не Его он видел» («Столп», стр. 691).

Это далеко, очень далеко от обычных богословских рассуж-дений, от попыток «оправдать» веру, подпирая ее научным знанием (как будто бы вечная истина может подтверждаться

Или опровергаться — всегда изменчивыми, чуть лишь выска-занными, как уже устаревшими или вовсе отвергнутыми поло-жениями науки!). «Если слово "понимать’ разуметь в его ра-циональном значении, как подчинение законам рассудка, — то Бог есть нечто совсем непонятное. ’Все наши понятия о Боге ни что иное, как идолы и кумиры, запрещенные десятисловием’ (Григ. Нисский)» (там же, стр. 691). Нет, знание, как непосредственный, не рассудочный, а надлогический опыт. А затем (и Флоренский это делает даже излишне пестро) можно и всячески иллюстрировать найденную, обретенную Истину положениями науки, искусства, лингвистики, фольклором (этот последний часто используется о. Павлом, как народный опыт многих тысячелетий), наконец, нашим житейским опытом...

Итак, не положение Беркли, что познание истины возможно лишь через Бога (у Беркли все это чрезвычайно умно, тонко, убедительно, но... рационалистично), а живой опыт Бого- и миропознания, лежащий в Боге, в надлогическом всецелом опыте, в основе своей — опыте Вселенской Церкви — вот единственный путь к Истине. Поэтому конкретные науки, даже технология — больше говорят Флоренскому, чем рационалисти-ческая философия классического послеренессансного образца. В своей книге «Первые шаги философии (Пращуры любому-дрия и напластования эгейской культуры)» (СПб., 1917), он свидетельствует о своем «вкусе к конкретному, о науке благо-говейного приятия конкретного и созерцания его..., будь то камень, растение, религиозный символ и литературный памят-ник». Он, Флоренский, гениально входит в «единосущность» с познаваемым предметом, усматривая рационалистичность в естествознании, как только «тоненькую корочку опознанного над пучиной огненной лавы иррациональности».

У каждого мыслителя, говорит А. Бергсон, в предсознании всегда стоит определенный образ, в который отливается все

362

его мировосприятие. Таким образом у Флоренского, даже в его математических работах, является море . Море его детства это его вечный спутник, образ, символ, система внутреннего восприятия бытия: «...И еще: в математике мне внутренне, почти физически говорят родное ряды Фурье и другие разло-жения, представляющие всякий сложный ритм как совокуп-ность простых. Мне говорят родное непрерывные функции без производных и всюду прерывные функции, где все рассыпается, где все элементы поставлены стоймя. Вслушиваясь в себя са-мого, я открываю в ритме внутренней жизни, в звуках, напол-няющих сознание, эти навеки запомнившиеся ритмы волн и знаю, что они ищут во мне своего сознательного выражения через схему тех математических понятий. Да. Потому что рит-мический звук волны изрезан ритмами более мелкими и часты-ми, ритмами второго порядка, эти, в свой черед, расчленяются ритмами третьего порядка, те — четвертого и т. д. и т. д. Как бы далеко не зашли мы, ухо не слышит последней расчленен-ности, уже далее не членимой, нечленораздельной как груд-ной звук, дающийся сознанию; но всегда звук кажется сыпу-чим, а непрерывность волны — еще и еще изрезанной, до бес-конечности расчлененной и потому всегда дающей пищу ум-ному постижению. Впоследствии, когда я услышал знаменитые ростовские звоны, где сплетаются, накладываясь друг на друга, ритмы все более частые, мне опять вспомнилось ритмическое построение морского прибоя и фуги Баха, исконные ритмы моей души. В самом деле, шум прибоя слагается из шумов отдельных капель морской воды». 12

Чтобы не возвращаться в дальнейшем к этому, скажем уже сейчас, что христианство Флоренского скорее не тео-антропо-центрично, а тео-космологично: сам он в своих «Воспомина-ниях детства» говорит, что он лучше и уверенней чувствовал себя в природе, нежели среди людей. Но тяготение к дружбе, но — дружбе с другом, а не с другими — было в нем всегда велико.

Бытие для Флоренского непреодолимо и неизбывно анта-гонистично (и антиномично) не только для рассудка, но и для разума. Оно всеедино для глубинного религиозного опыта-познания, оставаясь столь же антиномичным, надлогичным. Но всеединство это и для религиозно-опытного сознания откры-вается преимущественно в минуты озарений . Для этих озаре-ний, для того, «чтобы подойти к Истине — надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы плоть. Но как же в таком случае ухва-

363

Титься за Столп Истины? — Не знаем, и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рас-судка видна бывает лазурь Вечности . Это непостижимо, но это так. И знаем, что ’Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Бог философов и ученых’ приходит к нам, приходит к одру ноч-ному, берет нас за руку и ведет так, как мы не могли бы и по-думать. Человеку это ’невозможно, Богу же все возможно’ (Матф. 19, 26, Мр. 10, 27). Сама Триединая Истина делает за нас невозможное для нас. Сама Триединая Истина влечет нас к Себе» («Столп», стр. 489).

Отсюда — уже в нашем временном бытии — отсветы Вечности . Ведь время и есть плод совокупления вневременных ми-гов с Вечностью. Иначе его бы просто не было — не было бы длящести : ведь при понимании времени, как явления астроно-мического, скажем, времени просто нет: оно — чисто теорети-чески построяемое понятие: ведь прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее — это только неуловимая граница меж-ду прошлым и будущим... Флоренский сыздетства — и до конца жизни — представлял конкретно это вечное начало во временной длящести. «Время никогда не мог я постигнуть как бесповоротное утекание; всегда, насколько помню себя, жило во мне убеждение, что оно куда-то отходит..., засыпает; но когда-то и как-то к нему можно подойти вплотную — и оно тогда проснется и оживет. Прошлое не прошло, это ощущение всегда стояло предо мною яснее ясного, а в раннейшем детстве еще более убедительно, нежели позже. Я ощущал вязкую реаль-ность прошлого и рос с тем чувством, что на самом деле при-касаюсь к бывшему много веков тому назад и душою вхожу в него. То, что в истории действительно занимало меня, Египет, Греция, стояло отдаленное от меня не временем, а лишь какою- то стеною, но сквозь эту стену я всем существом своим чувст-вовал, что оно и сейчас здесь. Слоистые камни представлялись мне прямым доказательством вечной действительности прош-лого: вот они — слои времени — спят друг на друге, крепко прижавшись, в немом покое; но напрягусь я, — и они загово-рят со мною — я уверен, потекут ритмом времени, зашумят, как прибой веков. Впоследствии, едва ли не по этому издетскому нежному чувству к слоистости, я увлекся геологией — именно слоистыми образованиями...» 13

Всеполнота бытия-Истины («истины-естины») открывается в Триедином Боге — не путем логических умозаключений, а путем сердечного чувства. Поэтому так важно преодолеть самость-самозамкнутость — в любви и дружбе. Главы-письма

364

«Столпа» — «Дружба», «Ревность», страницы, посвященные любви, — замечательные по проникновенности психологиче-ские этюды. А придя к «Троице-Единице» сердцем и верою, мы приходим к Ней и рассудком, взирая на троичность в ду-ховном, душевном и материальном мире, в понятиях простран-ства и времени, в самих категориях нашего мышления. «В поисках достоверности мы наткнулись на такое сочетание тер-минов, которое для рассудка не имеет и не может иметь смысла. Троица во Единице и Единица в Троице’ для рассудка ничего не обозначает, если только брать это выражение с его истин-ным, не потворствующим рассудку содержанием; это — своего рода И, тем не менее, сама наличная норма рассудка, т. е. закон тождества и закон достаточного основания, приводит нас к такому сочетанию, требует, чтобы оно имело свой смысл, чтобы оно было исходным пунктом всего ведения. Осуждая себя самого, рассудок требует Троицы во Единице, но не может вместить Ее. А для того, чтобы в опыте пережить это требова-ние, этот постулат разума (— если только он вообще может быть переживаем в опыте! —), разум должен мыслить его, должен построить себе новую норму. Для последней же необхо-димо препобедить рассудок, — единственное, что есть у нас, хотя и неоправданное: мудрость Божественная и мудрость че-ловеческая столкнулись. Поэтому сам от себя разум никогда не пришел бы к возможности такого сочетания. Только авторитет ’Власть Имеющего’ может быть опорною точкой для усилий. Доверившись и поверив, что тут, в этом усилии — Ис-тина, разум должен отрешиться от своей ограниченности в пре-делах рассудка, отказаться от замкнутости рассудочных по-строений и обратиться к новой норме, — стать ’новым’ разу-мом. Тут-то и требуется свободный подвиг. Свободный ...» («Столп», стр. 59-60). Требуется выхождение из себя, преодо-ление своей самости. Здесь Флоренский как-бы перекликается с Вячеславом Ивановым, утверждавшим, что для того, чтобы осознать свое собственное Я, чтобы осознать «я есмь», тре-буется прежде всего выйти из заколдованного круга своей ограниченной самости и осознать «ты еси». Но ведь для того, чтобы это осознать, нужно осознать бытие Бога: «Ты еси». Только любовь для Флоренского «самодоказательна», особенно же любовь « благодатная », проявляющаяся лишь в «очищенном сознании». «Любовь дает встряску целому составу человека, и после этой встряски, этого ’землетрясения души’ он может искать. Любовь приоткрывает ему двери горних миров, и тогда веет оттуда прохладою рая. Любовь показывает ему ’как бы в

365

тонком сне’ лучезарный отблеск ’обителей’, — на мгновение сдергивает пыльный покров с твари, хотя бы в одной точке, и обнаруживает богозданную красоту ее; дает забыть о власти греха, выводит из себя, говорит властное ’стой!’ потоку мяту-щихся помыслов самости и толкает вперед: ’Иди и найди во всей жизни то, что видел в полу-очертаниях и на мгновение’. Да, лишь на мгновение» (там же, стр. 395).

Эти минуты озарений , как бы памяти об утраченном первоз-данном рае, и открываются нашему любящему сердцу, нашему уму сердца. Человек и живет в двух мирах, рассеченный над-вое своей греховностью. Но мгновения озарений и заставляют нас соприкоснуться воочию с вечностью и делают наш дроб-ный и непререкаемо противоречивый мир не-рассыпающимся, а живым, длящимся, божественной полнотой — сопричастной к Божественной Всеполноте — Плироме.

Легче всего понять догмат Триединства именно через любовь, как догмат любви. И легче не понять, не выговорить, а усмотреть . Для Флоренского, в сущности, больше говорит о природе Троичности, о сущности Триединства знамени-тая «Ветхозаветная Троица» Андрея Рублева, чем высказыва-ния богословов и философов: «Нас умиляет, поражает и почти ожигает в произведении Рублева внезапно сдернутая перед нами завеса ноуменального мира... Он воистину передал нам узренное им откровение. Среди мятущихся обстоятельств вре-мени, среди раздоров, междоусобных распрей и всеобщего оди-чания ..., среди этого безмирия, растлившего Русь, открылся духовному миру бесконечный, невозмутимый, нерушимый мир горнего мира. Вражде и ненависти, царящим в дольном, про-тивопоставила^ любовь, струящаяся в вечном согласии, в веч-ной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних. Вот этот-то неизъяснимый мир, струящийся широким потоком от Троицы Рублева прямо в душу созерцающего, эту ничему в мире не равную лазурь более небесную, чем само земное небо, ... эту премирную тишину безглагольности, эту бесконечную друг перед другом покорность — мы считаем творческим со-держанием иконы Троицы. Человеческая культура, предста-вленная палатами, мир жизни — древом и земля — скалою, все мало и ничто — но перед этим общением неиссякаемой, бес-конечной любви, все лишь около нее и для нее, ибо она своей голубизной, музыкой своей красоты, своим пребыванием выше пола, выше возраста, выше всех земных определений, — есть само небо, сама безусловная реальность». 14

366

Обращение к эстетическому если не доказательству, то показательству — частый прием Флоренского. Как и для Константина Леонтьева, для Флоренского эстетический критерий — самый общий признак. В «Столпе и Утверждении Истины» «многократно повторялась мысль о верховенстве кра-соты и своеобразном художестве, составляющем суть правосла-вия» («Столп», стр. 585). О. Павел склонен даже определить аскетику не только как «влюбленность в тварь» (стр. 295), но и как способность умиления красотой вплоть до восторженных слез (рассказ о св. Ноне). И это — не только краса духовная. Флоренский не раз подчеркивает, что эта красота, «созданная по образу Божию», — « тело наше и есть эта красота, этот образ неизреченной славы Божией… Так, Тертуллиан и бл. Ав-густин видели образ Божий человека, сходство человека с Бо-гом именно в теле человеческом» (там же, стр. 298). Однако у Леонтьева, говорит Флоренский, «Бог есть геометрический центр системы, почти абстракция, но нисколько — не Живое Единящее Начало: тут же (т. е. у самого Флоренского) Он — Ens realissimum . Поэтому в безблагодатном жизнепонимании Леонтьева личность механически складывается из разного рода слоев бытия, а, согласно жизнепониманию автора этой книги, личность, при помощи благодати Божией, жизненно и органически усваивает себе все слои бытия. Все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога» (там же, стр. 586). Такая высочайшая оценка эстетического критерия вообще весьма характерна для русской мысли: вспомним и убеждение Достоевского, что кра-сота спасет мир...

Выхождение из себя, преодоление своей самости делает че-ловека подлинным человеком, полно-исполненной личностью, в сущности тем, что ранние славянофилы называли соборной личностью.

Учение о Святой Софии Флоренского отличается от соловьевского понимания Софии и софийности. Учение Флорен-ского, еще более развитое о. Сергием Булгаковым, рассматри-вает Софию скорее не как «душу тварного мира», а как «Бо-жественное отпечатление твари», «образ и сень Премудрости... Но, осуществляемая, отпечатлеваемая в мире опытном во вре-мени, она, хотя и тварная, предшествует миру, являясь пре-жирным ипостасным собранием божественных первообразов сущего» (там же, стр. 348). «Догмат едино-сущия Троицы, идея обóжения плоти, требования аскетизма, чаяние Духа Утеши-теля и признание за тварью пре-мирного нетленного значения

367

— таковы лейт-мотивы догматической системы Афанасия, столь тесно вросшие друг в друга, что нельзя услышать один, чтобы в нем не открыть всех прочих» (стр. 348-349). А Флорен-ский утверждает, что в своем учении о Софии он неуклонно сле-дует за св. Афанасием.

«София участвует в жизни Триипостасного Божества, входит в Троичные недра и приобщается Божественной Любви» (стр. 349). Таким образом, душа всецелого человечества, а, по сути, и всего мира тварного, как «пре-мирного ипостасного собрания божественных первообразов сущего», — входит в недра Троицы-Единицы. Но София, «будучи четвертым, тварным и, зна-чит, не едино-сущным Лицом, ... не ’образует’ Божественное единство, она не ’есть’ Любовь, но лишь входит в общение Люб-ви, допускается войти в это общение по неизреченному, недомыслимому смирению Божественному» (стр. 349).

Как всегда у Флоренского, и в учении о Софии он видит ее в разных обличьях и персонификациях. Является она и как обоженная плоть мира, и как душа и пре-мирный ипостасный образ мира, вернее, собор, лик божественных первообразов, и как высочайшее цветение Твари — в лице Богоматери...

Думается, что не только икона Св. Троицы Рублева, но и замечательнейшая строгановская икона «Видение Лествицы» заметно отпечатлелась в творчестве Флоренского. Его пафос — восхождение человека и человечества от космоса к Абсолюту, так ярко представленный, скажем, в его ранней работе «О ти-пах возрастания» (выдержкой из которой мы открыли нашу статью), — пронизывает всю его софиологию.

Вся наша культура — наше искусство, наша наука, наша технология, наша философия — со времен Возрождения, гово-рит Флоренский, утратила единственно здоровую свою основу — реализм . Возьмем искусство: «предпосылка деятельности, все равно, будет ли это искусство изобразительное или словесное, есть реальность. Мы должны ощущать подлинное существова-ние того, с чем соприкасаемся, чтобы стала возможной куль-турная деятельность, вплотную признаваемая как потребная и ценная; без этой предпосылки реализма наша деятельность представляется либо внешне-полезной в достижении некоторых ближайших корыстей, либо внешне-развлекательной, забавой, искусственным наполнением времени. Но, не сознавая реаль-ности, которую знаменует, т. е. вводит в наше сознание, то или иное деяние культуры, мы не можем признать его вну-тренне достойным, истинно человечным. Иллюзионизмом, как деятельностью, не считающейся с реальностью, по существу

368

своему отрицается человеческое достоинство: отдельный чело-век замыкается здесь в субъективное и тем самым и перере-зает свою связь с человечеством, а тем самым с человечностью. Когда нет ощущения мировой реальности, тогда распадается и единство вселенского сознания, а затем — и единство само-сознающей личности. Точка-мгновение, будучи ничем, притя-зает стать всем, а вместо закона свободы воцаряется каприз рока». 15 То же — еще в большей мере — относится и к науке. Но реализм Флоренского — это как раз не реализм в понима-нии нашего века. Реализм нашего века — иллюзионизм. Ибо он основан на «перспективе в изобразительности и схематизме в словесности», а это и есть «отрыв от реальности». Ведь пер-спектива всегда предполагает выбранную именно мною точку зрения, а точка-мгновение — это не вещность и не длящесть, — и мир рассыпается, становится иллюзорным. «’Точка зрения’ в перспективе и есть попытка индивидуального сознания отор-ваться от реальности, даже от собственной своей реальности — от тела, от второго глаза, даже от первого, правого глаза, поскольку и он есть математическая точка, математическое мгновение». 16 И мир, и моя личность, мое Я — неизбежно рас-сыпаются, становятся иллюзорными — в этом материалистически-позитивистическом ли или идеалистическом (все равно!) мире ренессансного мировидения. Сюда же относится и все время неуклонно увеличивающаяся специализация, превра-щающая не только физического рабочего, но и ученого спе-циалиста в небольшой винтик у необъятной, неохватимой ма-шины современной культуры. Пафос ее — не соединение, а разъединение, отъединение, самозамыкание; не жизнь, а смерть, распад целостности и целого. «Здание культуры духовно опус-тело. Можно продолжать строить его, и оно еще будет строить-ся». Но когда-нибудь ее, эту культуру обездушенности и обездуховленности, не будут даже оспаривать, опровергать, рефор-мировать, ремонтировать. Просто махнут на нее рукой — и нач-нут строить новое заново. «История претерпевает величайшие сдвиги не под ударами многопудовых зарядов, а от иронической улыбки». 17

Но человек не может быть порабощаем окончательно и без-надежно. Даже комфортобесием. Даже наукобесием. «Иллю-зионизму противополагается реализм. Реальность не дается уединенному в ’здесь’ и ’теперь’ точечному сознанию. Закон тождества, применяется ли он в зрении (перспектива) или в слухе (отвлеченность) уничтожает бытийственные связи и ввергает в самозамкнутость. Реальность дается лишь жизни,

369

жизненному отношению к бытию, а жизнь есть непрестанное ниспровержение отвлеченного себе-тождества, непрестанное умирание единства, чтобы прозябнуть в соборности. Живя, мы соборуемся сами с собой — и в пространстве и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаи-моисключающих — по закону тождества — элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно {этому} мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до чело-вечества и включая в единство человечности весь мир. Но каж-дый акт соборования есть вместе с тем и собирание точек зре-ния и центров схемопостроения. То, что называется обратною перспективою, вполне соответствует диалектике. ... Отвлечен-ной неподвижности иллюзионизма противополагается жизнен-ное отношение к реальности. Так созидаемые символы реаль-ности непрестанно искрятся многообразием жизненных отно-шений: они по существу соборны. Такие символы, происходя от меня — не мои, а человечества, объективно-сущие». 18 Ведь «символы — это отверстия, пробитые в нашей субъективно-сти». 19 Ведь в основе нашего реального познания реаль-ности — наше сердечное Б о г о познание.

В кратком очерке не изложить всего многообразия и свое-образия мыслей Флоренского. Здесь хотелось лишь наметить некоторые пути, помогающие самостоятельному странствова-нию по работам Леонардо-да-Винчи нашего времени. И отрадно, что ряд молодых ученых, молодых мыслителей в России сей-час, насколько им это доступно (книги Флоренского далеко не все «открыты» для советских читателей), не только читают его, не только его изучают, но и издают в Самиздате книги (книга Уделова, переизданная в Париже с самиздатской ма-шинописи, свидетельствует об этом) и статьи, увлекаются и самой личностью большого мыслителя и человека.

ПРИМЕЧАНИЯ

1) Ф. И. Уделов. Об о. Павле Флоренском. Париж, Y МСА-Пресс, 1972, стр. 15. Чтобы быть по возможности наиболее объективным и дать — при небольшом объеме статьи — наибольшее впечатление не только о мыслях, но и о самой манере письма о. Павла Флоренского, буду при-бегать к частым цитатам.

2) Евг. Модестов. П. А. Флоренский и его советские годы. — «Мосты», 1959, кн. 2, стр. 420.

3) Ник. Бердяев. Самопознание. Париж, YMCA - Press , 1949, стр. 155.

4) Проф. о. В. Зеньковский. История русской философии. Париж, YMCA - Press , 1950, т. II, стр. 417.

5) М. Шагинян. Человек и время. — «Новый мир», 1973, № б, стр. 150.

6) «Новый мир», 1973, № 5, стр. 165.

7) Сборник «Феникс», кн. I, Москва, 1922, стр. 91.

8) «Мнимости в геометрии». Москва, 1922, стр. 44-53 и др.

9) «Философская Энциклопедия», т. 5, Москва, 1970, стр. 377.

10) «Космологические антиномии Им. Канта». Сергиев Посад. 1909. стр. 26.

11) «Философская Энциклопедия», т. 5, стр. 378.

12) «Воспоминания детства». — «Вестник Русского студенческого хрис-тианского движения», Париж, 1972, № 106, стр. 189-190. Первоначально, под названием «Пристань и бульвар», в сборн. «Прометей», Москва, 1972, т. IX.

13) Там же, стр. 184.

14) «Троице-Сергиева Лавра в России». В сборн. «Троице-Сергиева Лавра», СПб., 1919.

15) Свящ. П. А. Флоренский . Итоги. — «Вестник Русского студенче-ского христианского движения», Париж, 1974, № 111, стр. 56-57.

16) Там же, стр. 57.

17) Там же, стр. 61.

18) Там же, стр. 58.

19) Там же, стр. 59.

371

Страница сгенерирована за 0.24 секунд!

8 декабря 2014 года исполнилось 77 лет со дня мученической кончины священника Павла Флоренского, богослова, философа, искусствоведа и математика. Трагической его смерти и посвящается эта статья.

«Нет, нельзя жить без Бога!»

Даже и не знаю с чего начать свой рассказ о знаменитой личности - Павле Александровиче Флоренском (1882-1937), человеке-легенде, русском гении, всколыхнувшем ХХ век. Это выдающийся богослов, философ, ученый, один из ярких представителей русской культуры Серебряного века, который своим творческим трудом и трагическим священством потряс мир. О нем лично и его щедром таланте мыслителя написано так много и такими известными людьми, что наш рассказ на их фоне может показаться бледным. И, тем не менее, не писать о нем - узнике Соловецких лагерей, о его необыкновенных трудах, их благотворном влиянии на русскую духовную культуру, у нас не хватает сил и не позволяет совесть.

Призвание к православной вере Павел почувствовал после окончания Тифлисской классической гимназии, которую окончил первым учеником и с золотой медалью. В ней учились такие известные личности, как В.Ф. Эрн (1881-1917), А.В. Ельчанинов (1881-1934) и Д. Д. Бурлюк (1882-1967).

Павел Флоренский - гимназист

О таком своем призвании он сообщил в своих воспоминаниях «Детям моим». Однажды, когда он спал, вдруг ощутил себя заживо погребенным на каторге, в рудниках. Это было таинственное переживание тьмы кромешной, небытия и геенны. «Мною овладело безвыходное отчаяние, и я сознал окончательную невозможность выйти отсюда, окончательную отрезанность от мира видимого. В это мгновение тончайший луч, который был не то незримым светом, не то неслышным звуком, принес мне имя - Бог. Это не было еще осияние, ни возрождение, а только весть о возможном свете. Но в этой вести давалась надежда и вместе с тем бурное и внезапное сознание, что, или гибель, или спасение этим именем и никаким другим. Я не знал, ни как может быть дано спасение, ни почему. Я не понимал, куда я попал, и потому тут бессильно все земное. Но лицом к лицу предстал мне новый факт, столь же непонятный, как и бесспорный: есть область тьмы и гибели, и есть спасение в ней. Этот факт открылся внезапно, как появляется на горах неожиданно грозная пропасть в прорыве моря тумана. Мне это было откровением, открытием, потрясением, ударом. От внезапности этого удара я вдруг проснулся, как разбуженный внешнею силой, и сам не зная для чего, но подводя итог всему пережитому, выкрикнул на всю комнату: «Нет, нельзя жить без Бога» . (С. 211-212).

Павел обладал некоторыми экстрасенсорными способности и был очень чувствительным к снам. Они ему сигнализировали или о радости, о судьбе, о сокровенном пути, или предупреждали об опасности. Такие явления с ним происходили часто. А вот как он описывает свой сон, относящийся к его жизненному пути. Он проснулся от духовного толчка, который был внезапным и таким, что от неожиданности он выскочил ночью во двор, залитый лунным светом. «Тут-то и произошло то, ради чего я был вызван наружу. В воздухе раздался совершенно отчетливый и громкий голос, назвавший дважды мое имя: «Павел! Павел! - и больше ничего. Это не было - ни укоризна, ни просьба, ни гнев, ни даже нежность, а именно зов, - в мажорном ладе, без каких-либо косвенных оттенков. Он выражал прямо и точно именно и только то, что хотел выразить - призыв. …Я не знал и не знаю, кому принадлежал этот голос, хотя не сомневался, что он идет из горнего мира. Рассуждая же кажется наиболее правильным по характеру его отнести к небесному вестнику, не человеку, хотя бы святому» .

Возможно, эти явления были навеяны ему чтением Евангелия от Иоанна, где Христос обращался к апостолу Павлу, своему гонителю и врагу. Голос Иисуса: «Павел! Павел! Что ты гонишь Меня?» врезался в молодую память так сильно, что она отреагировала сразу.

Несмотря на душевные колебания Павла Флоренского, его растерянность, большой интерес к таинственному и непознанному, и в тоже время к христианской вере, выбор его будущей профессии определил отец, инженер-путейщик железных дорог. По его настоянию Павел поступает в Московский университет на физико-математический факультет. В университете он знакомится с Андреем Белым, а через него с Брюсовым, Бальмонтом, Дм. Мережковским, Зинаидой Гиппиус, Ал. Блоком и другими личностями золотого века русской религиозной философии. Он пишет небольшие статьи, печатается в журналах «Новый Путь» и «Весы». В студенческие годы сильно увлёкся учением Владимира Соловьёва и архимандрита Серапиона (Машкина), их светлые мысли пронес через Соловецкие лагеря. Университет Павел Флоренский закончил в 1904 году, причем блестяще, как один из самых талантливых студентов.

Преподаватели физико-математического факультета призывали его посвятить свою жизнь научной деятельности, остаться в университете, но решение Павла было иным - он уже окончательно определился: его жизнь будет принадлежать священству и Богу. После окончания МГУ, в сентябре 1904 года, Флоренский поступает в Московскую Духовную Академию и переселяется в Сергиев посад.

Анна Гиацинтова - девушка из Рязанской губернии

В период учебы в Академии (1904-1908) главным устремлением П. Флоренского было познание духовности не отвлеченно, не метафизически, а жизненно. Павел много читает книг святых отцов, античных философов, изучает Библию, много и пишет. Он хочет разобраться в сложных вопросах Нового и Ветхого Завета и с помощью духовных лиц старается установить истину. Ученик Духовной Академии ищет твердой опоры в жизни. Он бросается от одного увлечения к другому. Его сильно захватили богословские науки: патристика, антропология, история религии, религиозная живопись, труды святых подвижников церкви, и в то же время не отпускали природоведческие науки и философия, особенно античная.

С 1908 по 1911 годы Павел Флоренский был помощником доцента кафедры истории философии Московской Духовной Академии.

Растерянность становится спутницей поступков Павла. В марте 1904 года Павел познакомился со старцем, епископом Антонием (Флоренсовым), который жил тогда на покое в Донском монастыре и упросил стать его духовником, на что бывший иерарх дал согласие.

Из воспоминаний А.В. Ельчанинова, его коллеги по Духовной Академии, узнаем, что Флоренский в то время находился в состоянии «тихого бунта». Он всем сердцем и душой рвался принять монашество, хотел отречься от семейной жизни, от светскости, чтобы полностью посвятить себя Богу. Вместе со своим другом Андреем Белым, таким же одержимым, как сам, они пришли к духовнику Антонию и просили у него благословения на монашество. Лишь молитвы и умные советы епископа Антония, отрезвили молодых парней и привели их в чувство. Святой отец не ошибся в Павле, не спешил благословлять лучшего ученика Академии принять монашество, к которому так рвалось его сердце. Старец наоборот, рекомендовал молодому богослову завести семью, жить по законам православного человека и творить. Так оно и вышло. Академию Павел закончил лучшим учеником и остался преподавать в ней философию. Антоний был образованным иерархом - кроме трудов святых отцов, он прекрасно знал античную культуру, разбирался в науках и готовил апологетов для мессионерской деятельности.

С. Н. Булгаков , П. Флоренский, М.А. Новоселов.

Около 1907г.

В то время черное и белое духовенство часто противостояли друг другу, и ректор Духовной академии, архиепископ Феодор (Поздеевский), даже хотел создать чисто монашескую академию. Но его замысел не осуществился. К отцу Павлу он относился с большим уважением и рекомендацию епископа Антония одобрил.

Слова мудрого Антония оправдались. Павел Флоренский встретил девушку, которую полюбил всем сердцем и душою, с которой в 1910 году соединил свою жизнь. Она стала ему верной женой, надежным другом и советником во всех жизненных вопросах.

Это была Анна Михайловна Гиацинтова (1889 - 1973) - очень красивая и интеллигентная девушка из Рязанской губернии, обучавшаяся на Московских женских курсах. В своих воспоминаниях Павел Флоренский напишет о женитьбе так: «Я женился лишь потому, чтобы исполнить волю Божью, которую я увидел в одном знамении». Семейный союз молодых людей был счастливым: у них родилось пятеро детей.

Павел Флоренский c будущей женой Анной Михайловной

Гиацинтовой, сельской учительницей.

По воспоминаниям современников Павла, Анна Михайловна Гиацинтова была прекрасной супругой для своего мужа, она являла собой светлой образ христианской супруги и матери. Ее простота, смирение, верность долгу, глубокое понимание духовной жизни показывали друзьям Павла красоту христианского брака. Женитьба способствовала тому, что преподаватель МДА Павел Флоренский 23 апреля 1911 года принял священство и стал батюшкой домовой церкви приюта Красного Креста в Сергиевом Посаде. Одновременно он остался преподавателем Академии философских наук.

В сентябре 1911 года Павла Флоренского назначают редактором академического журнала «Богословский вестник», в котором он будет работать по май 1917 года. За время руководства журналом Флоренскому удалось сплотить вокруг журнала много выдающихся личностей, которые своими трудами способствовали приумножению духовного богатства России.

Мы назовем этих людей: епископ Феодор, Ф.К Андреев, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, М.А. Новоселов, В.Д. Самарин, В.И Иванов, Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский, П.Б Мансуров, Д.А. Хомяков и многие другие выдающиеся личности. Особенно Павел Флоренский сдружился с Василием Розановым, и дружба их была на всю жизнь. Вот как П. Флоренский отзывался о своем друге Василии Розанове: «Это - Паскаль нашего времени. Паскаль нашей России, который есть, в сущности, вождь всего московского молодого славянофильства, и под воздействием которого находится множество умов и сердец в Москве и в Посаде, и в Петербурге. Кроме колоссального образования и начитанности, горит самым энтузиазмом к истине. Знаете, мне порою кажется, что он - святой; до того исключителен… Я думаю и уверен в тайне души, - он неизмеримо еще выше Паскаля, в сущности - в уровень греческого Платона, с совершенными необыкновенностями в умственных открытиях, в умственных комбинациях или, вернее, в прозрениях» .

Вся Павлова жизнь была связана с Троице-Сергиевой Лаврой, возле стен которой он прожил тридцать лет. Священник Павел духовно сроднился с Лаврой, а основатель ее, преподобный Сергий, стал одним из его покровителей. Много теплых страниц оставил после себя Павел Флоренский о Лавре. Они открывают читателям глаза на русскую святыню, на самого Флоренского, истинного патриота России и великого любителя ее духовности, так много сделавшего для ее прославления и величия.

«Мне представляется Лавра в будущем - русскими Афинами»

Нужно сказать, что Флоренский работал в Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры, являясь ее ученым секретарем, и написал ряд работ по древнерусскому искусству.

В статье «Троице-Сергиева Лавра в России» Павел Флоренский скажет о Лавре такие слова: «Лавра собою объединяет в жизненном единстве все стороны русской жизни. Мы видим тут великолепный подбор икон всех веков и изводов; как же можно представить себе Лавру без школы иконописи и без иконописных мастерских? Лавра — показательный музей архитектуры. …В Лавре сосредоточены превосходнейшие образцы шитья — этого своеобразного, почти неоцененного изобразительного искусства, достижения которого недоступны и лучшей живописи. Превосходнейшие образцы дела ювелирного в Лавре наводят на мысль о необходимости устроить здесь учреждение, пекущееся об этом деле. Нужно ли говорить, как необходима здесь певческая школа, изучающая русскую народную музыку… Нужно ли напоминать об исключительно благоприятном изучении здесь, в волнах народных, набегающих от всех пределов России, задач этнографических и антропологических? …Скажу короче: мне представляется Лавра в будущем русскими Афинами, живым музеем России, в котором кипит изучение и творчество, и где в мирном сотрудничестве и благожелательном соперничестве учреждений и лиц совместно осуществляются те высокие предназначения — дать целостную культуру, воссоздать целостный дух античности, явить новую Элладу, которые ждут творческого подвига от Русского народа. Не о монахах, обслуживающих Лавру и, безусловно, необходимых, как пятивековые стражи ее, единственные сильные стражи, не о них говорю я, а о всенародном творчестве, сгущающемся около Лавры и возжигающемся культурною ее насыщенностью. Средоточием же этой всенародной Академии культуры мне представляется поставленное до конца тщательно, с использованием всех достижений русского высокостильного искусства, храмовое действо у священной гробницы Основоположника, Строителя и Ангела России» .

В 1915 году Павел Флоренский уехал на фронт как полковой священник военно-санитарного поезда, где молитвой и теплым словом утешал наших воинов. Но большей частью он работал простым санитаром.

Труд священника Павла был вознагражден: 26 января 1912 года - набедренником, 4 апреля 1913 года - бархатной фиолетовой скуфьей, 6 мая 1915 года - камилавкой, 29 июня 1917 года - наперсным крестом.

Революция для отца Павла не была неожиданностью. Он много писал о духовном кризисе возрожденческой цивилизации. Часто говорил о приближении бури и крушении старой России, которая погрязла в войне и разрухе. Ни к одной из церковно-политических группировок он не примкнул. Отец Павел старался не вмешиваться в политику, а тихо и молча исполнять свои обязанности священника. В «Автобиографии об этой странице своей истории он напишет так: «По вопросам политическим мне сказать почти нечего. По складу моего характера, роду занятий и вынесенному из истории убеждению, что исторические события поворачиваются совсем не так, как их направляют участники, я всегда чуждался политики и считал, кроме того, вредным для организации общества, когда люди науки, призванные быть беспристрастными экспертами, вмешиваются в политическую борьбу. Никогда в жизни я не состоял ни в какой политической партии» .

После Октябрьской революции жизнь Павла Флоренского резко изменилась. Закрылась Духовная Академия, где он читал лекции, закрылся Сергиево-Посадский храм, в котором служил священником. Целых девять лет, то есть с 1919 по 1928 год отец Павел, не снимая рясы, не отрекаясь священства, работает в разных государственных учреждениях, преимущественно технического назначения.

Был заведующим научно-техническими исследованиями завода «Карболит». Наряду с этим он возвращается к занятиям физикой и математикой, работая также в области техники и материаловедения. С 1921 года работал в системе Главэнерго, принимая участие в ГОЭЛРО, и сделал для него ряд крупнейших изобретений. А в 1924 году выпустил в свет большую монографию о диэлектриках, в которой заложил основы теории полупроводников, наметил контуры того, что мы теперь называем компьютерами.

Павел Флоренский оставил людям несметные богатства своих идей, изобретений, и открытий. В СССР на свои изобретения и открытия он получил более 30 патентов. Работая в Москве, он близко подошел к идее искривленного пространства. Причем одновременно и независимо от Петроградского ученого Александра Фридмана, которого сейчас называют отцом теории, расширяющейся Вселенной. Он создал новый вид пластмассы, который стали называть «пластмассой Флоренского».

Флоренский открыл уникальный вид йода, молекулы которого встроены в молочный белок. Цену этого открытия - формулы универсального лекарства для остроты ума и борьбы с причинами многих тяжелых болезней - ученые поняли лишь, когда чернобыльская беда оборвала жизнь многих тысяч людей, когда десятки тысяч стали инвалидами. Это открытие связано с одним из самых загадочных на Земле веществ - йодом, от недостатка которого люди становятся слабоумными. Дети рождаются глухими и лишенными шанса заговорить. Взрослых же дефицит йода обрекает на тяжелые болезни, уродует их, "награждая" зобом. Для производства йода Флоренский на Соловках изобрел и построил уникальные аппараты.

Его исследования вечной мерзлоты позволили прокладывать стальные пути там, где ледяная твердь летом превращается в топкие болота. Позже по методу Флоренского на мерзлоте возводились северные города - Норильск, Сургут, Салехард.

П.А.Флоренский. Из иллюстраций к работе

«Мнимость в геометрии». 1922. Бумага, ретушь

В 1922 году он издаёт за свой счёт свой научно-философский труд «Мнимости в геометрии», со своими иллюстрациями. В этой книге Флоренский, при помощи математических доказательств, пытается объяснить строение мира и его философское обоснование. Его исследование направлено на решение не столько математических, сколько мировоззренческих проблем. Флоренский считает, что мы просто неправильно понимали Птолемея и примитивно его истолковывали. Комментируя теорию относительности Эйнштейна, он утверждает, что она возвращает человеку центральное место в мироздании, как это было у Аристотеля, Птолемея и Данте. Флоренский приходит к удивительным выводам о существовании мира непротяженных, неизменяемых, вечных сущностей-идей, и делает подход к описанию новых неожиданных свойств пространства и времени. Некоторые исследователи утверждают, что попытка Флоренского истолковать Данте при помощи теорий мнимости и относительности опередила на несколько десятилетий аналогичные исследования, и является не просто вкладом Флоренского в историко-философскую мысль, но и актуальной научной работой по общей теории относительности, значительным вкладом в теоретические основы естествознания.

С 1916 по 1925 годы П. А. Флоренский написал ряд религиозно-философских работ, таких как: «У водоразделов мысли» «Философия культа», «Анализ пространственности в изобразительном искусстве», «Обратная перспектива», «Число как форма», «Иконостас», «Жизнь и личность А.М. Бухарева» и многих других, Флоренский отстаивает мысль о том, что культура и искусство не могут быть оторванными от народа и государства. И что вся культура выходит из храма, и ничто в жизни человека не должно оставаться безрелигиозным, без связи с культом. Для Флоренского культ - это огненный столб, соединяющий небо и землю. Он прекрасно знал, что нельзя доверять ответственные посты в культуре малокультурным людям, которые своим невежеством приносят государству вред.

В статьях отец Павел решительно выступает против бескультурья новой власти, против ее необразованных чиновников, по вине которых рушатся исторические памятники, уничтожаются храмы, а священники отправляются в концлагеря. Когда малограмотный человек становится мерилом духовного богатства такой большой страны как Россия, пишет философ, то искусство от этого тускнеет, теряет свою силу, красоту, ценность и воспитательное значение. Для определения ценности культуры необходимо выйти за рамки самой культуры и найти такой критерий, который был бы высшим по сравнению с ней. Задача христианского мыслителя ХХ столетия, говорит он, состоит в том, чтобы культуру сделать предметом воцерковления. Он понимает это как священную задачу искусства, как «искусство богоделения». Искусство должно выполнять задачу преображения мира художественными средствами.

Важным критерием для отца Павла был и есть религиозный культ, единство земного и небесного, разумного и чувственного, духовного и телесного, Бога и человека, всех ценностей земных и небесных. Оставаясь замкнутыми в культуре, говорит он, мы будем принимать ее всю, вместе с обожанием себя, как деятеля культуры. Поскольку культура имеет своей основой религиозное содержание, постольку в литургической деятельности Флоренский видит сердцевину всей деятельности человека, имеющего одну цель: очищать ее от греха для вечной жизни. По его мнению, хаос и бескультурье несут смерть и уничтожение.

«Смелые выступления отца Павла не прошли бесследно»

Смелые выступления отца Павла против государственной машины не прошли бесследно. Начались преследования и травля его в печати. Газеты стали писать, что Павел Флоренский есть, ни кто иной, как агент вражеских разведок, организатор «мистической идеалистической коалиции», имеет связи с тайными организациями Запада. Больше всего ему доставалось за толкование в христианском духе теории относительности в статье «Мнимости в геометрии». В этом небольшом труде философ Флоренский доказывал конец мира, когда неразумное, слепое вмешательство в законы природы может привести к смерти нашу планету. Поэтому, понятно как божий день, что судьба священника Павла Флоренского была предрешена.

Гром грянул 21 мая 1928 года, когда отца Павла по доносу недоброжелателя арестовали и отправили в Нижний Новгород. Но благодаря заботе жены Максима Горького, прихожанки церкви, в которой служил Павел, его освобождают, и священник возвращается домой. Однако новый донос, уже в феврале 1932 года, был более суровым. Священника Павла арестовывают за «клевету на Советскую власть, враждебную агитацию и контрреволюционную деятельность» и решением «Тройки» присуждают ему десять лет исправительно-трудовых лагерей. Это был крах всей творческой деятельности Павла Флоренского. Он был в расцвете творческих сил, писал солидные труды, прославлял Россию, боролся с невежеством и тупостью, звал людей к свету, к вере Христа и ее духовным ценностям.

С этого времени жизнь талантливого человека, мыслителя и ученого, священника в рясе превращается в кошмар. В августе 1932 года его отправляют по этапу в лагерь «Свободный», где он будет работать в тюремной лаборатории БАМЛАГа. Несмотря на тяжелые испытания, Павел Александрович, беспокоится о судьбе России. Он размышляет о наилучшем государственном устройстве. И находясь в лагере «Свободный», пишет работу «Предполагаемое государственное устройство в будущем».

Затем неожиданно для него 10 февраля 1934 года Флоренского отправляют в Сковородино на опытную мерзлотную станцию. Здесь он занимался работами, легшими в основу книги Н.И. Быкова и Н.П. Каптерова «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940). (С.6). На станции «Сковородино» отец Павел получил из дому плохую весть, которая его ошеломила, что его библиотеку реквизировали. Жена Флоренского Анна Михайловна с болью писала мужу: «Книги у нас отняли, твои и наши любимые… Мика сегодня целый день, бедняга, проплакал о книгах…». Находясь под впечатлением этого известия, Павел пишет письмо начальнику строительства БАМЛАГа» с надеждой помочь спасти его книги и архив. Грустное это письмо, в нем одна боль и безысходность. Послушаем его, узника Соловецких лагерей: «Вся моя жизнь была посвящена научной и философской работе, причем я никогда не знал ни отдыха, ни развлечений, ни удовольствий. На это служение человечеству шли не только все время и все силы, но и большая часть моего небольшого заработка - покупка книг, фотографирование, переписка и т.д. В результате, достигнув возраста 52 лет, я собрал материалы, которые подлежат обработке и должны были дать ценные результаты, т.к. моя библиотека была не просто собранием книг, а подбором к определенным темам, уже обдуманным. Можно сказать, что сочинения были уже на половину готовы, но хранились в виде книжных сводок, ключ к которым известен мне одному. Кроме того, мною были подобраны рисунки, фотографии и большое количество выписок из книг. Но труд всей жизни в настоящее время пропал, так как все мои книги, материалы, черновики и более или менее обработанные рукописи взяты по распоряжению ОГПУ. При этом взяты книги не только мои личные, но и моих сыновей, занимающихся в научных институтах, и даже детские книги, не исключая учебных пособий. При осуждении моем, бывшем 26 июля 1933 года ППОГПУ Московской области, конфискации имущества не было, и поэтому изъятие моих книг и результатов моих научных и философских работ, последовавшие около месяца тому назад, было для меня тяжелым ударом. […] уничтожение работы моей жизни для меня, гораздо хуже физической смерти» .

Благодаря заботе Пешковой Е.П., в августе 1934 года в лагерь к Флоренскому приехала жена с детьми - Ольгой, Марией, и Михаилом. Старшие сыны - Василий и Кирилл, были в геологических экспедициях. Семья прибыла не только для свидания с заключенным, она привезла предложение Чехословацкого Президента к Правительству СССР об освобождении узника Павла Флоренского и отъезде его в Чехословакию. Было приглашение и виза. Но Павел Флоренский, как истинный патриот своей Родины, как ученый и священник, ответил решительным отказом. Больше того, он просил жену приостановить все хлопоты о нем, и ни чем не беспокоить Советское правительство, других должностных лиц. Отец Павел твердо следовал совету апостола Павла, когда тот находился в темнице: нужно радоваться тому, что есть, и молиться за все Богу.

Ответ на Павлово письмо и на его добровольный отказ выехать за границу был неожиданным. 15 ноября 1934 года отца Флоренского, непонятно по каким причинам, сажают в изолятор «Свободный», а через месяц, с охранной, отправляют в еще более суровый лагерь - «Соловецкий». По прибытии на место он стал работать на лагерном заводе химической промышленности, где заниматься добычей йода из морских водорослей и созданием тяжелой воды для военных целей. В этой отрасли Флоренский сделал больше десятка открытий, все они были признанными и запатентованными.

В своем письме к жене от 13 октября 1934 года Флоренский так описал свое прибытие в новый лагерь: «По приезду был ограблен в лагере при вооруженном нападении и сидел под тремя топорами, но как видишь, спасся. Хотя лишился вещей и денег; впрочем, часть вещей найдена, все это время голодал и холодал. Вообще было гораздо тяжелее и хуже, чем мог себе представить» .

«Наши потомки будут завидовать нам»

Сначала отец Павел жил вместе со всеми заключенными в бараках «Кремля», бывшем монастыре, а с 1935 года его перевели в лагерь «Филиппову пустынь», что была размещена в полутора километрах от монастыря. Здесь, с такими же, как сам, энтузиастами, в глубокой изоляции от мира, два года трудился отец Павел над изготовлением секретов оружия для Красной армии и проходил трудные душевные испытания.

Когда Павел Флоренский понял, что из Соловков есть только один выход - смерть, он написал сыну Василию такие слова: «1937. 1.7. Соловки № 87. Скажу лишь, что точка внутренней опоры на мир у меня давно уже сместилась с себя на вас, или точнее в вас. Поэтому единственное, чего хочу, по настоящему, чтобы вы с мамой были довольны, и пользовались жизнью, и чтобы было сознание ее полноты и ценности. Целую крепко всех вас». (Письма. Т.4).

В письме к жене, Анне Михайловне Флоренской (1937. 1. 16-17. № 68) отец Павел написал такие пророческие слова: «Наши потомки будут завидовать нам, почему не им в удел досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Мы ведь попали в стремнину истории, в поворотный пункт хода исторических событий. В любой отрасли жизни происходит переустройство в самих корнях, но мы слишком близко стоим к этой грандиозной картине, чтобы охватить и понять ее в целом. Пройдут десятилетия, и тогда лишь общее ее станет уловимо в своей подлинной значительности» .

Новая власть труды и жизнь арестанта Павла Флоренского оценила по-своему: 25 ноября 1937 года, постановлением особой тройки УНКВД по Ленинградской области Павел Флоренский был приговорен к высшей мере наказания «за проведение контрреволюционной пропаганды» - расстрелу. А 8 декабря этого же года, приговор был приведен в исполнение.

Есть и другие даты смерти отца Павла. Согласно справке, выданной Невским загсом города Ленинграда 3.11.1958 года, после реабилитации священника Павла, официальная дата его смерти была - 15 декабря 1943 года. Но она вызывала большое сомнение у его родных. По запросу семьи Флоренского в июне 1989 года, Управление КГБ СССР по г. Москве и Московской области произвело расследование обстоятельств осуждения и гибели священника Павла Флоренского. В связи с этим загс Калининского района г. Москвы 24 ноября 1989 г. выдал семье новое Свидетельство о смерти Павла Флоренского со следующими данными: «Гражданин Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 г. в возрасте 55 лет... Причина смерти — расстрел. Место смерти — область Ленинградская».

Игумен Андроник (Трубачев), внук Павла Флоренского, провел собственное расследование гибели своего деда и установил следующее:

«В мае 1937 года,- пишет он, - Павла Флоренского переводят из Филипповой пустыни, где он находился с 1935 г., в Соловецкий монастырь («Кремль»). Происходит реорганизация Соловецкого лагеря в Соловецкую тюрьму особого назначения (СТОН). В конце июня производятся массовые расстрелы заключенных на Секирной горе для очистки лагеря. «В одну из тех ночей исчезли из лагеря (примерно 17—19 июня) П.А.Флоренский и Л.С. Курбас (сообщение И.Л.Кагана). Вероятно, отец Павел был переведен в изолятор (именно тогда прекратилась его переписка с семьей), а затем снова помещен в общие бараки Соловецкого «Кремля» у Рыбных ворот. В течение полутора месяцев до конца ноября 1937 г. с ним там встречался А.Г. Фаворский, который вспоминает: «Ваш дедушка Флоренский на Соловках был самый уважаемый человек — гениальный, безропотный, мужественный, философ, математик и богослов. Мое впечатление о Флоренском, да это и всех заключенных мнение, бывших с ним, — высокая духовность, доброжелательное отношение к людям, богатство души. Все то, что облагораживает человека». 25 ноября 1937 г, особая тройка УНКВД по Ленинградской области приговорила Флоренского к высшей мере наказания. 8 декабря 1937 г, приговор был приведен в исполнение, о чем свидетельствует соответствующий акт, составленный в тот же день комендантом УНКВД Ленинградской области. Последние данные говорят за то, что Флоренского, вероятно, для того, чтобы быть в полной уверенности его уничтожения, могли перевести для расстрела в Ленинград в конце ноября 1937 г." .

Будучи заключенным, отец Павел писал письма родным, близким и друзьям, в которых рассказывал о своей жизни и трудовой деятельности. Лишь благодаря его супруге Анне Михайловне, большая часть писем священника Павла сохранилась. Все они вошли в 4-й том собрания его сочинений. Письма философа и священника Павла - одна из волнующих страниц сломанной жизни великого сына своей Родины, которая в годы лихолетья не пощадила не только его одного, а целого поколения советских людей.

«Павел Флоренский опередил свое время »

Павел Флоренский опередил свое время на половину столетия, он видел то, что никто из друзей, соратников не видел. Часто спрашивают, почему отец Павел не согласился на эмиграцию в Чехословакию? Почему раньше не эмигрировал вместе с другими мыслителями, членами «Философского корабля»? Почему поверил тем, кому верить нельзя? Лучшего ответа на эти вопросы, как это сделал его соратник эмигрант Сергий Булгаков, сказать нельзя, вот потому приводим его слова:

М.В.Нестеров. Философы.

Портреты П.А.Флоренского и С.Н.Булгакова. 1917.

«Отцу Павлу было органически свойственно чувство родины. Сам уроженец Кавказа, он нашел для себя обетованную землю у Троицы Сергия, возлюбив в ней каждый уголок и растение, ее лето и зиму, весну и осень. Не умею передать словами то чувство родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях, но и в испытаниях своей избранности, как оно жило в о. Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины сверху донизу, от зверского убийства царской семьи до бесконечных жертв насилия власти.

Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, и он избрал… родину, хотя то были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. О. Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или невольного отрыва от родины, и сам он, и судьба его есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее ее преступление. Четверть века уже прошло с тех пор, как мы расстались с о. Павлом, выходя из московского храма после последней нашей совместной литургии. И все, что сказано выше о нем, суть впечатления лишь первых десятилетий этого века, уже отдаленного прошлого. Тем не менее я не чувствую себя остающимся в некоем неведении о нем, ибо для меня и минувшие, вместе прожитые годы дали навсегда сохранить в душе этот образ, как бы отлитый из бронзы, подобно памятнику» .

Мы считаем, что революционный вихрь отбросил ценности Флоренского, не признал его церкви, не принял христианской морали, его мудрых советов, как большого ученого и священника. Необходимо подчеркнуть, что отец Павел был уничтожен как физическое лицо, но его духовная сущность, светлая душа, которая просматриваются во всех его творениях, осталась жить вечно. И, как ни странно, пророческие слова Флоренского: ««Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за него страданиями и гонением» оправдались на нем самом.

И то, что мы сегодня читаем с большим вниманием труды Павла Флоренского, воспитываем молодежь на его произведениях, отмечаем даты рождения и смерти, свидетельствует о бессмертии души этой светлой личности. «Но мир как будто бы опустел без него для знавших его, и любивших, стал унылым и скучным, и зовет за собой из мира ушедший». Это снова слова Сергия Булгакова, его близкого друга.

То, что Павел Флоренский возвратился к нам из небытия, говорит о силе воздействия его трудов на читателя, созвучность их с темами сегодняшней нашей жизни Он всеми силами стремился сделать человека счастливым, свободным, разумным и добрым, чтобы он во всеоружии знаний никого не боялся, был смелым и верующим. Он искал в жизни правду, точку опоры на которую можно было положиться, но власть обманула его, она подставила ему ногу.

Память об отце Павле Флоренском увековечена в Сергиевом Посаде, где 2012 году открыт памятный знак, посвященный всем пострадавшим за веру в годы преследований и гонений.

Дети отца Павла Флоренского сохранили веру своего отца. В партии из них никто не был. Младший сын, Кирилл Павлович, прошел всю войну, дослужился до капитана, брал Берлин, был крупным ученым, работал в институте космических исследований, но в церковь своего отца ходил исправно, когда приезжал в Сергиев Посад.

«Дорогой Кирилл! Хорошо, что ты начал пользоваться понятиями коллоидной химии»

1928 год.

Павел Флоренский, несмотря на свое заключение, ограничение в свободе творить, почти реализовал себя, причем во всех главных измерениях: он гениальный творец, идеальный любящий отец, он священник-мученик, расстрелянный на Соловках непонятно за что. По обилию творческих замыслов, даже утраченных, загубленных, отчасти осуществленных, его сравнивают с Леонардо да Винчи, лишь с той разницей, что Леонардо завершил свой жизненный путь в почете и славе, а мы не знаем даже могилы своего гения... Хотя известны такие вещи: Архиепископ хирург Лука Ясенский получил Сталинскую премию за свою монографию "Гнойная хирургия", будучи заключенным. Он тоже мог погибнуть в сталинских лагерях без этой правительственной награды, но так распорядилась судьба.

Павел Флоренский тоже мог получить такую премию за свои исследования в области химических наук в Соловецком лагере. Но этого не произошло. А закономерность была в ином: они оба оказались за решеткой в мирное время, будучи послушными гражданами своей страны. Оба выполняли свой гражданский долг перед Родиной и не были замешены в антиправительственной деятельности.

Никакой мистики в этом вопросе нет. Скорее, здесь присутствует решение новой власти и Карма обеих узников. Флоренский понимал свою судьбу, и твердо знал, что из Соловков не вернется, знала об этом и его семья, но в силу страшного закона молчать, все делали вид, что ничего серьезного не происходит. Флоренский писал свои оптимистические письма детям, жене, матери, несмотря на неволю и ограничения, и зная, что это последняя его связь с ними и жизнью. Он даже знал, что письма его «кем-то» прочитываются и, тем не менее, шел до ужасного конца, как было назначено кармой.

Флоренский в неволе вел себя не осмотрительно, обо всем писал открыто, честно и с подробностями: чем занимается, в какой лаборатории работает, что в ней находится, какой химический состав его исследований в добыче йода и других веществ, словом, сообщал обо всех секретах государственной важности.

Вот его письмо к старшему сыну от 1935. I. 12. Соловки № 6. «Дорогой Кирилл! Хорошо, что ты начал пользоваться понятиями коллоидной химии; не сомневаюсь, что в близком будущем им будет принадлежать руководящее значение во многих вопросах минералогии. Поэтому старайся изучить коллоидную химию посерьезнее, и не смущайся ее преимущественно органическим уклоном; это временный уклон, объясняемый чисто историческими причинами, с одной стороны, и сравнительной легкостью изучения органических коллоидов — с другой. Ho, освоившись с общими идеями, ты сумеешь перенести их и на неорганические соединения. В частности, обращаю твое внимание на замечательную книгу Вольфганга Оствальда о цвете и коллоидах (не спутай с Цветоведением Вильгельма Оствальда - отца Вольфганга), в которой реабилитируется гегелевская теория цветов и дается множество весьма важных наблюдений» (Письма, т.4).

В этом письме мы находим уже маленькую зацепку, чем надо заниматься, чтобы добиться успеха в химических науках, и чем занимается его отец. Дальше Павел Флоренский пишет своей жене уже без всякого страха:

1935.1.3 Соловки. «Дорогая Аннуля. …Вероятно, ты хочешь знать, что я делал последнее время. Работал в лаборатории, как в нашей йодпромовской, так иногда и в центральной, где обстановка более похожа на лабораторную; все это в связи с производством йода. Затем читал лекции по математике в математическом кружке. Готовил программы к большой работе по переходу производства к т. н. комплексному использованию водорослей, т. е. такому, при котором все составные части водорослей оказываются использованными; вскоре придется выступать с соответствующим докладом в ИТР, с целью поставить задачи о водорослевой промышленности на проработку. Если это осуществится, то будет занятие сколько-нибудь ценное и осмысленное».

А вот более подробное и осмысленное письмо своей супруге: «1935. V. 16. Соловки. Дорогая мамочка. Ты спрашиваешь об агар-агаре. Это вещество вырабатывается из водорослей теплых морей, но, несомненно, можно получить какой-то родственный продукт и из водорослей Соловецких. Как раз вот последние дни я сижу над этой задачей. Тут выступают тонкие вопросы органической и коллоидной химии, так что надо работать головой. Ho кроме обсуждаемого продукта из водорослей можно извлечь и еще много ценных материалов, над ними мы работаем, чтобы все вещество водорослей использовать по возможности полностью».

Флоренский пишет как крупный специалист в добывании йода, и применении его в химической и военной промышленности. Он предполагает, что его сын Кирилл работает в секретных учреждениях Москвы, поэтому наставляет его в тонкостях своих исследований, которые для его работы будут полезными.

«Дорогой Кирилл, так я и не знаю до сих пор, где ты работаешь. Мама сообщает, что ты, вероятно, поедешь в Забайкалье, но не сообщает, от какого учреждения и с кем. He знаю я также и того, продолжаешь ли ты работать у З. или нет. (Впрочем, я вспомнил что как - будто в Забайкалье намечается поездка от Радиевого Института.) Я писал тебе в прошлом письме о аламбании. При случае поговори с В. И. об этом вопросе. Мое убеждение, что Am должен быть спутником йода, и что его следует искать в йодоносных водах и вообще там, где есть йод. №. б. он то, т. е. Am, и служит причиной заболеваний». (Там же).

Дальше Флоренский описывает подробную технологию получения аламбания, что являлась секретом для других. Такие и даже более ценные сведения о своей работе выносил Павел Флоренский из Соловецкой лаборатории. Совсем не трудно догадаться, что за два года, то есть, до 1937 года, знания отца Павла настолько усовершенствовались, что они составляли большую государственную тайну для нашей страны и легкую добычу для спецслужб западных стран. А еще он писал о тяжелой воде, водороде и других химических продуктах, которые впоследствии вошли в состав водородной бомбы.

А вот письмо жене - 1937. 11.13. № 91., в котором Флоренский говорит открыто о запрещенных в то время вещах: о Пушкине и его судьбе, судьбе других выдающихся лиц, которых «побивали камнями» лишь за то, что они были великими. Пушкин не первый и не последний среди них, пишет он. Такой удел величия: страдание, страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. А почему это так, для отца Павла вполне понятно. «Ясно, свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за него страданиями и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома ее. Внутренне сознаешь его непреложность и всеобщность, но при столкновении с действительностью, в каждом частном случае замечаешь, как поражён чем-то неожиданным и новым. И при этом знаешь, что не прав своим желанием отвергнуть этот закон и доставить на его место безмятежное чаяние человека, несущего дар человечеству, дар, который не оплатить ни памятниками, ни хвалебными речами после смерти, ни почестями или деньгами при жизни. За свой же дар величию приходится, наоборот, расплачиваться своей кровью».

«Флоренский погиб в тюрьме для верующих, где раньше сидели атеисты и еретики»

Самым удивительным было то, что священник Павел Флоренский как и тысячи таких же как он священнослужителей, погибли в той самой Соловецкой тюрьме для верующих, где в дореволюционные времена была духовная тюрьма для атеистов и еретиков.

Существуют легенды, что Флоренский не был расстрелян, а еще долгие годы работал без права переписки в одном из секретных институтов над военными программами, в частности, над советским урановым проектом. Эти легенды порождались тем фактом, что вплоть до 1989 г. не были точно известны время и обстоятельства его смерти.

В письме сыну Кириллу от 3-4 июня 1937 Флоренский отмечал: "в прошлом письме я писал тебе о намечающейся возможности получать повышенные концентрации тяжелой воды посредством фракционного вымораживания". И далее он излагает ряд технических подробностей способа промышленного получения тяжелой воды. Как известно, тяжелая вода используется для производства ядерного оружия. Кирилл как раз работал над проблемой тяжелой воды под руководством академика А. Н. Фрумкина...

«...именно из-за поднятых им в письмах вопросов производства тяжелой воды Флоренский исчез из лагеря в середине июня 1937 г. (в секретных институтах заключенные часто лишались права переписки). Другая загадка связана с тем, что между вынесением Флоренскому смертного приговора и приведением его в исполнение прошло 13 дней, тогда как обычно приговоры особых троек приводились в исполнение в течение 1-2 суток. Возможно, задержка с исполнением приговора была вызвана тем, что Ф. с Соловков был доставлен в Ленинград или, наоборот, дополнительное время потребовалось, чтобы переслать решение тройки в Соловецкий лагерь» .

«Столп и утверждение истины» - книга, очаровавшая Россию

Книга Павла Флоренского «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в 12 письмах», очаровавшая Россию, впервые вышла в 1914 году в Московском издательстве «Путь». В наше время она переиздана Московским издательством АСТ в 2003 году . Книга эта - вершина богословско-философской мысли, созданная русским священником и ученым Павлом Флоренским в 28 лет, будучи преподавателем Московской Духовной Академии. Священник Павел превзошел в ней самого Гегеля с его «Феноменологией духа», написанной немецким философом в 37 лет. И превзошел не теоретической философией, не отвлеченными и сухими дефинициями, а знанием богословских наук, религиозной и античной философии, математических наук, и самое главное - человека, для которого и была написана эта книга. Если в Гегелевском трактате человеком и не пахнет, то в книге Флоренского, человек занимает центральное место и выступает во всей своей красе, разуме и величии, наравне с теодицей и Богом. Научный труд Флоренского засвидетельствовал о выдающемся уме молодого богослова и философа, способного размышлять о столь сложных философско-богословских проблемах, причем, с применением литературно-художественных форм и высшей математики.

Книга «Столп и утверждение истины» создана на основе магистерской диссертации по теме «О Духовной истине» доцента Московской Духовной Академии Павла Флоренского, которую он защитил 19 мая 1914 года. За свой труд Флоренский был награжден премиями митрополитов Московских - Филарета и Макария. В этом же году вышла сама книга, которая сделала имя автора бессмертным.

«Столп и утверждение истины» стала основой дальнейших достижений ученого в таких отраслях знаний, как математических, биологических, астрономических и гуманитарных наук, в том числе - богословско-философских. Она была выразителем его религиозно-философского учения о добре и зле, правде и лжи, насилии и свободе. Речь в ней шла также о разумном Божьем управлении миром, которое должно объединить добро с существующим злом, и оправдать его, назло темным силам природы. Своим трудом Флоренский подтвердил, что отныне и надолго он пришел в мир, чтобы выполнить волю Всевышнего, стать священником и нести свой Крест сколько позволит ему жизнь. Павел должен был раскрыть понятие теодицеи - Бога и справедливости, снять противоречия между существованием «мира зла» и идеей «благой и разумной Божественной воли», приблизить науку к религии, особенно к христианству, и показать, что они должны быть вместе.

Флоренский сделал попытку объединить религиозность с церковностью, которая для молодого ученого была источником мудрости. Для него она - «Живой религиозный опыт, как единственный законный способ познания догматов». Так он выражает общую идею своего труда и тех набросков, написанных в разное время и под разным настроением. «Только опираясь на непосредственный опыт можно обозреть и оценить духовные сокровища Церкви. Только водя по древним строкам влажною губкой можно омыть их живою водою и разобрать буквы церковной письменности» - пишет он. (Там же). Флоренский спрашивает себя, почему чистая непосредственность народа невольно тянется к праведникам Церкви? Почему в ней люди находят для себя утешение в немой скорби, и радость прощения, и красоту небесного празднества? И отвечает: «Многими веками изо дня в день собиралось сюда сокровище: самоцветный камень за каменем, золотая крупинка за крупинкою, червонец за червонцем, чтобы поддерживать храм Божий и накапливать те знания, которые дороги людям» .

Церковность, по отцу Павлу, - это имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум. Церковность - это и жизнь, но жизнь особая, данная людям и подобная всякой жизни, недоступная рассудку. Это и труды христианских подвижников - отцов и учителей церкви, книги Старого и Нового Завета, церковные предания и летописи. Автор повторяет слова подвижников, что Церковь - есть тело Христово, наполняющее своей полнотой всех. Это и новая жизнь в духе, в духовном богатстве, а критерием такой жизни должна стать красота - культура и мудрость. Носителями христианской культуры и мудрости, для отца Павла, это святые отцы и учителя церкви, духовные старцы, священники и аскеты. Чтобы понять православие, нужно окунуться в самую стихию православного богатства и жить православно, иного пути не дано.

В центре учения П. Флоренского находится сам человек, как второе лицо мира после Бога. Человек любит Бога и хочет поклониться ему, но не только как Иоанновому Слову, или Павловой Силе, которая все побеждает, даже не как своему Покровителю или Хозяину. Он хочет поклониться ему, как настоящему Богу, главному в мире Владыке и Вседержителю, Который все создал, всем распоряжается. Объектом поклонения для Павла выступает и Высшая Сила, являющаяся первым лицом святой Троицы - Богом.

Покровитель, а по-нашему, сам Господь Бог, постоянно пребывает в своей истине и правде. Человек и истина становятся неразрывными. Этой проблеме Флоренский посвятил четыре главы из двенадцати, в них он делает глубокий анализ волнующих проблем. Вообще-то истина для философа - основа основ. «Не могу без истины», - пишет он. Главный пафос его истины есть философствование не над религией, а внутри религии, жить церковно, чтобы говорить об истине в церкви. Принцип его понятный: не писать ничего такого, что не было бы нами пережито и продумано. А когда привлекаем дополнительные знания, мы не должны быть дилетантами. Очень серьезно и со всей ответственностью говорит Флоренский, что хочет быть настоящим сыном церкви. Он любил людей, сочувствовал их бедам и стремился своим учением облегчить им жизнь, оправдать ее, хотя прекрасно знает, что сама жизнь - бездна. Дабы оправдать человека, говорит он, сначала необходимо оправдать Бога: раньше антроподицеи мы должны отыскать теодицею, разум и понимание.

Книга Павла Флоренского имеет то преимущество, что она наполнена уникальными источниками, которые украшают ее: трудами санскритских и древнееврейских авторов, и современными исследованиями. Автор сочетал богословские проблемы с физиологией, цветовой символикой, античным хроматизмом с гаммами иконописного канона, начиная от антропологии до богословских догматов. Ценными были и математические формулы для объяснения христианских догматов. Это такие темы как: «Иррациональности в математике и догмат», «Понятие тождества в математической логике», «Гомотипия в устройстве человеческого тела» и многие другие, глубже раскрывающие суть его исследований.

Павел Флоренский о детях своих

Священник Павел Флоренский пять лет провел в Соловецких лагерях и все эти годы, в душе и мыслях своих не разлучался со своими детьми, женой, мамой и домом. Вопреки тюремной обстановке, он продолжал жить их заботами, болезнями, маленькими радостями и большими бедами, словом жил духом своей семьи и родного дома. Все это его радовало, поддерживало и наполняло новыми силами.

Его письма, написанные в течение пяти лет в разных лагерях, это крик израненной души великого невольника, его земная любовь к своим родным, его тюремное творчество, которое согревало ему душу, его слабая надежда на возврат к родным, которая так и не исполнилась. В своих письмах, он и любящий отец, священник, учитель, и мыслитель, наставляющий своих родных на трудную дорогу к истине. Именно семья стала центром глубоких переживаний Павла Флоренского.

Будучи в заключении Флоренский больше всего боялся, как бы эта невидимая нить его души внезапно не перервалась, не зачеркнула дорогу до родного дома, до детей, жены и друзей. Он прекрасно понимал, что статья, по которой сидит, расстрельная, и в любое время дня и ночи его могут поставить к стенке. Поэтому спешил и боялся, что разлука с детьми и женой может сделать их чужими. На воле у них своя жизнь, а в неволе - иная, хотя верил, что родные живут его духом, мыслями и судьбой. Как же он переживал за них, когда на их глазах перевернули всю квартиру, ища компромат на их отца и для того только, чтобы опорочить его, признать врагом народа и пустить ему пулю в голову.

Письма Павла Флоренского к детям, а вместе с ними и к жене - это целый необъятный мир великого писателя, философа, богослова, натуралиста, биолога, литературоведа, искусствоведа и химика-технолога, и других наук, так талантливо сочетавшихся в одной гениальной сущности.

Наверное, не было такой темы, что бы священник Павел не затронул и не осветил в своих письмах. Это что-то невероятное, это не просто письма, а целые поэмы и научные труды по всем злободневным вопросам: науке, культуре, литературе, искусству, морали, философии и другим. Когда отец Павел пишет письмо жене, Анне Михайловне, в нем он обязательно обращается к своим детям, причем каждому в отдельности. И так все пять лет.

Вот его письмо к жене из 1 трудовой колонны (список Иодпрома №1.1935.11.22. Дополнит. письмо № 2. Соловки 39): «Дорогая Аннуля. Вот уже 6-й день, как я живу на новом месте. Все было бы хорошо, если бы я тут не захворал, правда, не сильно гриппом, так что сейчас раскис и временами непреодолимо засыпаю. Впрочем, я уже значительно поправился. Работаю над разными вопросами химии, отдельными подготовительными участками общей работы по водорослям, а также доделываю некоторые работы для мастерской Йодпрома».

Флоренский описывает свое место жительства, оно находится в 2 км от «Кремля», в лесу на берегу озера. Лаборатория стоит на холме и летом отсюда открывается хороший вид. Сейчас все занесено снегом, говорит он. Кроме лаборатории, здесь имеется еще одно строение. В лабораторном помещении есть шесть комнат, из них 3 - под лаборатории, 2 - жилые, а одна - кухня и зверинец одновременно. Звери живут также в биологической лаборатории, а на чердаке - кролики. Весь дом каменный, еще монашеской стройки. Раньше здесь было что-то вроде дачи. А место это называется Филипповским скитом, или Биосадом. «В XVI в. здесь жил Филипп Колычев, впоследствии митрополит Московский, которого удушил Малюта Скуратов».

Павел рассказывает о Колычеве, какой он был хозяйственник, о церкви, что сгорела. Работы здесь для него очень много, сейчас налаживает методику анализов, неизвестных ему ранее, по использованию водорослей. В этом же письме есть отдельные обращения к каждому своему ребенку. Его очень интересует, как они живут, как учатся, что делают в свободное время, не болеют ли.

«Дорогой Вася, ты совсем забыл своего папу»

Зная интересы младшего сына - Кирилла, отец сразу обращается к нему как учитель и преподаватель вуза. «Дорогой Кирилл, - пишет он, за неимением чего-либо более интересного, расскажу тебе о подработанном мной определении полиитного числа», т. е. количественно характеризующего содержание многоатомных спиртов, начиная с глицерина и далее. Мне понадобилось оно для определения маннита в водорослях. Определение многоатомных спиртов основано на их способности заменять водород гидроксила медью в сильнощелочной среде». Отец настолько профессионально объясняет сыну Кириллу технологию изготовления разных растворов с применением схем и всей таблицы Менделеева, что его может понять не только профессионал, но и его сын. В конце письма приписка: «Целую тебя, дорогой Кира. Письмо Тике вышло зоологическое, а тебе - сплошное химическое» (Там же).

Старшему сыну - Василию, отец Павел пишет так: «Дорогой Вася, ты совсем забыл своего папу, ничего напишешь. А мне ведь нужно знать, что ты делаешь, чем занимаешься, что думаешь. Пишешь ли что-нибудь. Непременно пиши, и записывай мимолетные и систематические наблюдения и мысли, и обрабатывай их. По собственному опыту я вижу, что накопление большого материала впрок, ведет к тому, что большая часть его остается непроработанной и не приведенной в порядок. Старайся воспользоваться хоть опытом моей жизни, и более рационально тратить труд, т. е. поскорее оформлять найденное. Более крупные обобщения и более полная систематизация придут в свое время, и ничто не мешает потом вернуться к старому, пересмотреть, дополнить и исправить сделанное, но уже более сознательно и целеустремленно» (Там же).

От близкого общения с Розановым, от чтения его книг - «Мимолетное», «Опавшие листья», «Уединенного» и других Флоренский знает, каким наблюдательным надо быть в жизни и как мастерски надо пользоваться словом. А из своего опыта знает, что особенно важно пользоваться различными физическими способами изучения вещества, так как химия дает слишком бедные, слишком далекие от действительного вещества характеристики. Химия говорит не конкретно и слишком вообще.

Обращается отец Павел и к своей дорогой дочери Марии-Тинатин, которую называет Тикой. Зная ее увлечение животными, он сразу начинает рассказ о своей Лаборатории, где живет много интересных обитателей. Прежде всего, он называет 12 кроликов. Большинство их живет на чердаке, и возятся они там с таким шумом, словно люди. Самый большой из них — темно-серый, совсем как заяц, его зовут - Зайчиком. Через каждые 10 дней его взвешивают на весах, таких, какие бывают в лавках. На чашке весов он сидит смирно и вообще людей, кажется, нисколько не боится. Кроме кроликов тут живут морские свинки, их 8. Из них 4 мальчика, 2 девочки и 2 мальчика, недавно родившиеся. Свинок зовут: Рыжий, Чиганошка — Черный цыган, Девчонка, Черненький, Желтенький и Мамашка; у Мамашки двое детей, пока не получивших кличек, обоих же вместе называют Heгoдяйчиками, т. к. они выскакивают из своих ящиков и бегают по комнате. Всех свинок взвешивают через каждые 10 дней. «Кормятся они сеном, овсом, брюквой, репой. Иногда они, несмотря на смирность, учиняют между собою драки, и даже мальчики ранят друг друга. Свинки разных мастей: одни черные с белыми пятнами, другие же трехцветные. Для тебя самые интересные были бы, пожалуй, белые мышки. Их 30 штук, взрослых, подростков и совсем маленьких; зато 3 мальчика так малы, что их можно принять за маленькие комочки ваты. Мышки белые не такие юркие, как серые, и потому не противны. Припоминаю как у меня, в возрасте 3—4 лет, жили две мышки, тоже белые. Они лазили за шиворот и вылезали в рукав, и я их совсем не боялся. В общем, эти зверюшки, очень хорошенькие, совсем белые, без малейшего пятнышка» (Там же).

Флоренский пишет дочери о большущем коте, по прозвищу Василий Иванович, или просто Котик, который зорко следит, как бы чего из этой живности сцапать. А в конце приписка: «Вот, все письмо вышло звериное. Целую тебя, дорогая Тика. Пиши своему папе и не забывай его» (Там же).

Сына Михаила отец зовёт - Миком, так он обращался к нему в каждом письме: «Дорогой Мик, скоро у нас будет в ИТР доклад о пушном промысле и о здешних зверях. Постараюсь запомнить его и сообщить тебе, т. к. ты стал интересоваться зоологией. Между прочим, у берегов Соловецких водятся губки, и весьма недурные (образцы их имеются в лаборатории), морские звезды, много раковин и, главное, замечательные водоросли. Вероятно, богатство морской фауны и флоры объясняется острогами, которые, хотя и с трудом, но попадают в горловину Белого моря. Сам я сижу в четырех стенах и потому никаких зверей не вижу. Ho, вероятно, летом, кто-нибудь из них и попадется мне на глаза» (Там же).

Старшую дочь Павел Александрович называет просто Оля. «Дорогая Оля, - пишет он, - давно не получал писем от тебя, я уже не знаю, о чем тебе писать. Получила ли ты объяснение, почему вода расширяется при замерзании? Когда читаешь какое-либо произведение, старайся понять, как оно построено в отношении композиции, и именно каково целевое назначение той или другой подробности. Особенно поучительны в этом отношении разрывы изложения, повторения, сдвиги во времени и пространстве, и более всего, противоречия». Далее отец учит свою дочь как понимать разные произведения. Он говорит что, чем величественнее произведение, тем более в нем можно найти противоречий. «Это не раз давало повод глупым критикам обвинять великих творцов (начиная с Гомера, а затем Гете, Шекспира и др.) в беспомощности, невнимательности, даже недомыслии». Глубокая ошибка, говорит он. Любые книги изобилуют противоречиями, в том числе и великие математические и физико-математические творения - «Трактат об электричестве и магнетизме» Кларка Максвелла или работы Кельвина. А в конце: «Крепко целую тебя, моя дорогая. Пиши» (Там же).

«Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе тяжело»

1935. IX. 24-25. Соловки № 31. «Дорогая Аннуля, я же понимаю, что тебе трудно, тяжело, беспокойно и грустно. Ho все же надо стараться с большим душевным миром воспринимать окружающее, а главное — близких. Я верю в своих детей, и разные шероховатости пройдут в свое время. Это дело возраста. А, кроме того, им ведь тоже не легко дается жизнь. Вот Васюшка, бедный, дожил до 24 лет, а не видел спокойной жизни и радости. Если может хотя бы некоторое время порадоваться, то старайся радоваться за него и с ним. Другие - тоже. Тика, пишешь, болезненно застенчива. Как я понимаю ее состояние: это и наследственное и благоприобретенное, от постоянных ударов. Я рос в иных условиях, да и то не могу справиться с таким же чувством, только стараюсь носить маску, как-будто застенчивости нет. Старайся же вовлечь ее в какие-нибудь занятия и игры, чтобы она не так ощущала свое одиночество, пусть в ней разовьется немного уверенности в себе. Ты ошибаешься, что у нее нет памяти: это растерянность в мире, от постоянной неуверенности в себе и в окружающем. Как только она почувствует свои силы, так и безпамятство пройдет. А для этого надо добиться, чтобы хоть что-нибудь маленькое она усвоила настолько твердо, чтобы неуверенности быть уже не могло. Ей непременно надо помогать в уроках, хотя бы часть делать за нее».

Необычное отношение отца Павла к великим людям - гениям. Он признается, что в своей жизни встречал только три человека, которых можно назвать - гениями: это Розанов, Андрей Белый и Вячеслав Иванов. Для него гениальность, есть особое качество, она может быть большой или малой, так же как и талантливость. «He берусь судить, насколько велика гениальность этих людей, но знаю, что у них было это особое качество. Ho Андрей Белый был совсем не талантлив, Розанов - мало талантлив, а В. Иванов обладал, гениальностью меньшей, большею талантливостью. Он сумел проникнуть изнутри в эллинство и сделать его своим достоянием. Его познания очень значительны и потому он - поэт для немногих, и всегда будет таковым: чтобы понимать его - надо много знать, ибо его поэзия есть вместе с тем и философия». (П. Флоренский. Письма. Т.4).

Отца Павла интересовал вопрос о своем роде, роде Флоренских. Конечно, он его проследил до последнего колена, разобрался, что к чему. Зная увлечение Ольги историей, отец предложил ей, свою идею. Вот что пишет он в этом же письме: «Дорогая Оля, недавно писал я тебе, а теперь хочу продолжить рассказ о наследственности в нашей семье. Очень важно знать, от кого что получил и что именно вообще получил. У каждой наследственной линии есть свое качество или свои качества. Прежде всего, по восходящей мужской линии, т. е. по линии Флоренских — Флоринских. Этот род отличался всегда инициативностью в области научной и научно-организаторской деятельности. Флоринские всегда выступали новаторами, начинателями целых течений и направлений — открывали новые области для изучения и просвещения, создавали новые точки зрения, новые подходы к предметам. Интересы Флоринских были разносторонние: история, археология, естествознание, литература. Ho всегда это было познание в тех или иных видах и организация исследования. Мне неизвестно ни одного Флоренского с выраженными художественными способностями, в какой бы то ни было области искусства». (Там же).

Флоренский постоянно заботится о детях, он старается дать им больше важной информации из разных наук, как бы расширить их уровень знаний, чтобы они вышли настоящими людьми.

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Мик, недавно мне рассказывал один знакомый про броненосцев в Калифорнии. Зверек этот ок. 30 см. длиною и похож на ящерицу, или на крокодильчика, но покрыт роговою бронею, вроде черепашьей. Их много видов. Тот вид, который мне описывали, не свертывается в клубок, а врывается при опасности в землю. У него очень сильные передние лапы. Когда броненосца окружат, то он почти мгновенно делает нечто вроде норы под землею и, быстро прорывая себе подземный ход длиною 10—12 метров, на глубине около 30 см, уходят из окружения».

Отец Павел не письмо пишет, а читает увлекательную лекцию по зоологии: о разных зверьках, что водятся в Калифорнии и Австралии, об альбатросах - огромной белоснежной птице с красным клювом и ногами и длинной, почти лебединой шеей. Высота их один метр, но если поднимут шею, то значительно больше. Размах крыльев у него - 250 см и более. Раскрывает он технологию ловли альбатросов. «Он очень силен, и когда его, на другой уже веревке, пускают на палубу, то человек не может его удержать, так что альбатрос может стащить за борт. Однако убивать альбатроса у матросов считается грехом, от которого можно погибнуть. Поэтому, потешившись с пойманною птицею, матросы извлекают из клюва пробку и отпускают птицу на волю».

«Будьте всегда в жизни добры и внимательны»

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Олень, разве тебе что-нибудь неясно в тригонометрии? Вообрази себе, что точка движется по окружности равномерно, а ты смотришь на это движение с ребра и с разных сторон. Тогда видимые движения точки (проекции движения кругового) и будут представлять тригонометрические функции. Если это усвоишь, то все остальное вытекает отсюда очень просто».

Отец Павел пишет, что недавно прочел 2-й том драматических произведений Бен Джонсона, писателя начала XVII века. Некоторые его драмы весьма интересны, в том числе и как памятники эпохи и стиля. «Фигуры выпуклы, словно резные из дерева обобщенными широкими плоскостями, очень напоминают Троицкие деревянные игрушки».

Ученый отец снова зарядил свою лекцию на два часа о творчестве писателя Бен Джонсона, его жизни и приключениях. Попутно останавливается на Флобере, у которого с ним много общего. И мы видим уже не арестанта-невольника, священника Павла, а профессора филологии Флоренского, так мастерски раскрывающего жизнь и творчество двух великих писателей. Затем идет речь об Александре Пушкине. И начинается новая лекция. Мы видим и слышим, насколько начитанным был Павел Флоренский, насколько в нем уживался разносторонний ученный с любящим отцом, и как он старается привить свои знания детям. В то же время его всегда волнует своя работа, своя Лаборатория, свои опыты, которые должны были принести стране пользу.

Кирилла он наставляет в химических науках, Василия - в истории и литературе. Вообще, всем своим детям он прививает любовь к литературе, искусству, философии, естественным наукам, истории и музыке. Он говорит с ними на все важные темы науки и жизни, и лишь политику обходит стороной.

1936. 1.1. 2 часа ночи. «Дорогой Васюшка… «В нашем роду на протяжении, по крайней мере, полутора столетия, не было дедов, а бабушки появились лишь в последнее время. Это бездедовство - глубокое потрясение рода и чувства времени. Обычно, биологически и исторически, наследственность и стиль личности перескакивает через поколение, и потому в естественной диалектике рода внуки оказываются синтезом отцов и сыновей».

Васютке он прочитал лекцию о диалектике рода, и об эмпирической базе пространства. И хоть наговорился достаточно для письма, тем не менее, отец Павел добавляет: «Никак не могу закончить письма, отрывают, а ночью оказывается слишком поздно. Вот и сейчас, хоть 2-й час, а кругом говорят, и я не могу сосредоточиться. Я потерял мысль, - но, в общем, хотел сказать, что рождение 3-го поколения скрепляет связь времен. Думаю, что ты, став на мое место, поймешь во многом меня». И все же успевает добавить главное, что «Подход Ферсмана к периодической системе, в сущности, неглубок, но именно потому глубоко значителен на фоне современных спекуляций. Ферсман идет, как и Менделеев, от непосредственно наблюдаемого и дает, поэтому, основу для бесспорных выводов, представляющих огромное значение для химии и геохимии».

Павел Флоренский с детьми говорит как с взрослыми, имеющими за плечами высшее образование. Его язык профессионального химика-технолога, который понять может лишь такой, как он сам и, тем не менее, отец прививает детям любовь к разнообразным знаниям, нацеливает их на то, чтобы они были хорошими специалистами, мудрыми людьми, и по уровню знаний превосходили своего отца. Просвещая детей в знаниях, отец Павел не забывает сказать о своем главном: духовном завещании им. Оно просматривается во многих его письмах из Соловецких лагерей.

Он советует детям не искать богатства и влияния в жизни, потому что, не это главное, а важно быть в жизни порядочными и честными людьми: не жадными, не замкнутыми, не расточительными.

«Будьте всегда в жизни добры к людям и внимательны. Не надо раздавать, разбрасывать имущество, ласку, совет; не надо благотворительности. Но старайтесь чутко прислушиваться и уметь вовремя придти с действительной помощью к тем, кого вам Бог пошлет как нуждающихся в помощи. … Не делайте ничего безвкусно, кое-как. Помните, в “кое-как” можно потерять всю жизнь. …Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчетливость и мысль. Детки мои милые, не позволяйте себе мыслить небрежно. Мысль - Божий дар и требует ухода за собою... Почаще смотрите на звезды. Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что-то не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря - выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится».

«Дорогая Тика, я получил от тебя лепестки пионов, маргаритку и незабудки»

1936. VII. 4-5. Соловки № 66. «Дорогая Тика, я получил от тебя лепестки пионов, маргаритку и незабудки. Листья же тархуна, при получении мною посылки, выбросили, и я их лишился. Пион, лепестки которого ты мне прислала, называется пионом Млокасевича; а Млокасевич, открывший этот пион, и семья Млокасевича — хорошие знакомые дяди Шуры. Пион этот—редкий. На ДВ пионов много, но других видов; там они не палевые, а розовые и красные. Тут все уже в середине июня было в цвету, а теперь морошка зреет и скоро будет готова. Ho стало значительно холоднее, по-видимому, лето окончилось».

Письма отца Павла детям не только поднимают их дух, не только дают знания, они окутывают их нежностью, порядочностью и любовью ко всем людям. Они содержат в себе уроки по всем предметам. Отец дает им домашние задания, ставит такие вопросы, на которые трудно отвечать, но которые пригодятся им в будущем. Это был великий учитель и большой мастер просвещения своих детей, и даже - детей своей страны. Мы видим, что это не сухарь богослов-философ, а духовно богатая личность и крупный ученый всевозможных наук. Флоренский задает детям вопросы, и отвечает на них в письме к жене. Он не подстраивается к детям, к их возрасту - всегда говорит с ними, как с равными, как с коллегами, и всегда серьезно. Помня себя маленьким, он прекрасно знал, как обидно детям, когда взрослые не понимают их, и отмахиваются от них. Но в письмах уже проскальзывает его грусть от ухода, понимания, что все скоро кончится.

Будучи священником, Павел Флоренский не мог пройти мимо церкви, находящейся в Соловецкой тюрьме. «Недавно был в первый раз в здешнем соборе, Преображенском. Это — колоссальное здание середины XVI в., очень массивное, издалека величественное, но ничуть не похожее на собор, а скорее, на средневековый бург. По существу этот собор и есть крепость с 4-мя башнями по углам. Внутри все разрушается. Множество голубей приятно воркуют и неприятно гадят на пол. Красивая пятистолпная сень из золоченного дерева тонкой резьбы. В алтаре лежит старинная стенобитная машина из петровских времен, своеобразный экипаж на огромных, выше меня ростом, колесах — для перевозки судов. Этот экипаж напоминает телегу, но не людскую, а великанскую. Холод в соборе несказанный, и я так промерз, что думал, не сумею уйти оттуда. Правда, я не оделся соответственно». (1937.II.5 № 90. Письма т. 4).

Наконец мы подошли к последней из созданных Павлом Флоренским наук, науки - расставания. Священник знал, что скоро отойдет в небытиё, как большинство смертников Соловецкого лагеря, поэтому очень хотел, чтобы расставание с любимыми не было бы для них трагедией, не травмировало их психику, не довело бы до беды. Павел ушел в иной мир, но он оставил людям умнейшие произведения, прекраснейшие письма, и в них свою трепетную душу, любовь к родным, близким, в том числе и к нам с вами.

«Жизнь наша резко изменилась»

Последнее письмо Павла Флоренского написано 18 июня 1937 года своей дорогой Аннушке (1937.VI. 18. № 103). Он видимо понимал, что больше писать ему не придется. Поэтому просит жену беречь себя, не переутомляться и обязательно обратиться к врачу и полечить спину и ноги. Он радуется о своем маленьком внуке Рустике, сильно жалеет, что не видит его и не может поговорить с ним. «Дорогая Аннушка… Жизнь наша резко изменилась; сидим безвыходно в Кремле, а т. к. работы почти нет, то во дворе всегдашняя толкучка. Заниматься при таких условиях не приходится». Он очень встревожен, думал, что повезут на Дальний Восток, но, видимо, повезут куда-то в другое место. А на самом деле «толкучка» и «новое место» - это были сборы арестантов на расстрел.

И, тем не менее, отец Павел дает жене задание, как развивать способности своих детей. Эти рекомендации могут быть полезными для всех семей, для детских садов и начальных классов. Они развивают память и очень увлекательны. Он еще не знал, что эти наставления будут последними. Вот его советы по воспитанию любимых детей:

« …Постарайся вовлечь детей в игру - припоминать немецкие слова и фразы, мотивы, сравнивать и т. д., например, кто вспомнит больше слов на такую то букву или с таким то окончанием, кто вспомнит и подберет больше мотивов и т. д. Если будут делать ошибки, это неважно, пусть поправляют друг друга и даже пусть остаются с ошибками. Главное — это развить привычку, главное — постоянное упражнение, и это в любой области. Одним натиском ничего не сделаешь. Пусть Вася и Кира показывают детям минералы, называют их и характеризуют; очень важно характеризовать со стороны применения или каких-нибудь ярких особенностей. То же - с растениями и т. д. И Тику обязательно вовлекать сюда же, сообщая ей то, что ей м. б. интересно и доступно». (Там же).

В этом же письме обращается сначала к младшему сыну: «Дорогой Мик, …Меня беспокоят твои глаза, старайся не смотреть прямо на лампу и на слишком ярко освещенные поверхности. Вот тебе вопросы для размышления: I) почему пыль скатывается катышками (за шкафами, под кроватями и т. д.), если ее долго не убирать? 2) почему паутина (за картинами, за шкафами), которая висела очень долго, становится совсем черной; в особенности же это наблюдается в лабораториях. 3) почему над паро - и горяче-водопроводными трубами обычно образуются на стенах черные налеты, словно стена закоптилась? …Попробуй вычислить, с какого расстояния тельце или проволока определенных размеров становится для нас точкою или линией». (1937.Ѵ1.18).

Отец Павел в излюбленной для себя манере, обращается ко всем детям: «1937.ѴІ.19. Дорогой Кирилл, невольно вспоминается далекое прошлое, и часто я вижу вас во сне, но всегда маленькими, равно как и своих братьев и сестер, тоже маленькими. А тебя нередко вспоминаю в связи с твоим желанием, когда тебе было лет 5, уехать на Кавказ и приписаться к какому-нибудь горскому племени. Тогда я тебе говорил о невозможности исполнить это желание. Ho, знаешь ли, как это ни странно, что почему-то мне симпатизируют многие магометане, и у меня есть приятель перс, два чеченца, один дагестанец, один тюрк из Азербайджана, один турок собственно не турок, а образовывавшийся в Турции и в Каире казахстанец. Перса я слегка поддразниваю, указывая на превосходства древней религии Ирана парсизма (впрочем, он со мною почти соглашается). С образованным казахстанцем иногда веду философические разговоры. А необразованный чеченец-мулла находит, что из меня вышел бы хороший мусульманин и приглашает приписаться к чеченцам. Разумеется, я отшучиваюсь».

1937.ѴІ.19. «Дорогая Оля, радуюсь, узнавая о твоей работе в оранжерее, и надеюсь, что ты многому сможешь научиться там. Конечно, в Бот. Саду разнообразие растений несравненно больше. Ho познать основы жизни растений вполне можно и на немногом, а для систематики иногда ездить в Бот. Сад и просматривать растения по заранее намеченному плану. Главное же - не отрываться от дома, от мамы и ото всех своих. Все же это лучшее из того, что получишь в жизни».

1937.ѴІ.19. «Дорогая Тика, мне приходится всегда прощаться, с чем- нибудь. Прощался с Биосадом, потом с Соловецкой природой, потом с водорослями, потом с Иодпромом. Как бы не пришлось проститься и с островом. Ты просишь нарисовать тебе что-нибудь. Ho сейчас у меня нет красок, а кроме того нельзя прислать, если бы я и нарисовал для тебя. Придется ждать более подходящего времени» .

Любящий отец, Павел Флоренский, наставлял жену, чтобы она постоянно следила за детьми, воспитывала их, вникала во все подробности их учебы, поведения и воспитания. Его необыкновенный опыт воспитания детей из неволи, вызывает у нас одобрение, восхищение и великую сердечную боль. Вот еще два примера его мудрого воспитания:

«Дорогая Аннушка… Скажи Мику и Тике, чтобы они нашли на карте все места, где я проезжал и где нахожусь теперь, и постараюсь что-нибудь узнать о географии этих мест. Я нарочно стараюсь писать разные подробности о природе, чтобы они понемногу знакомились с географией, возможно наглядно и жизненно; мне хочется наполнить географические названия живым содержанием, чтобы появилось представление о том, что же такое наш Север, что такое Белое море и другие места. М.б. от моего заключения будет хоть та польза детям, что они приобретут таким образом кое-какие сведения и впечатления о своей родине».

«Дорогая Аннушка… Мне жаль, и было и есть, что дети мало восприняли от крупных людей, с которыми я был связан, и не научились от них тому, что обогатило бы лучше книг. Вот почему я писал, чтобы Вася и Кира постарались научиться чему-нибудь от Вл<адимира> Ив<ановича>, т.к. такой опыт в жизни едва ли повторится. Но нужно уметь брать от людей то, что в них есть и что они могут дать, и уметь не требовать от них того, чего в них нет и чего дать они не могут. Боюсь, дети часто подходят к людям как раз наоборот и поэтому получают мало, или ничего не остается от общения».

После этих писем судьба их отца находилась в крепких руках государственной машины, и эти руки, эта страшная машина забрали у него жизнь. Он успел передать последние слова детям и жене: «Обо мне не печальтесь. … Самое главное, о чем я вообще прошу вас, - это чтобы вы помнили Господа и ходили пред Ним. Этим я говорю все, что имею сказать. Остальное — либо подробности, либо второстепенное» .

В письме № 68 Флоренский писал, что наши потомки будут завидовать его поколению, почему не им досталось быть свидетелями стремительного (в историческом масштабе) преобразования картины мира. Наши современники относятся к трагической судьбе русского гения - Павла Александровича Флоренского с большой болью и пониманием. То был период становления и закрепления советской власти. В период классовой борьбы, когда решалась судьба революции, и ее вождей, было допущено много злоупотреблений. Мнительные и неуверенные в себе правители, в двадцатые, тридцатые, да и сороковые годы, искали своих врагов, даже под кроватями.

Но судьба нашего поколения была еще трагичнее. Отечественная война с фашизмом забрала более 20 миллионов советских людей. Новый, XXI век преподносит нам новые сюрпризы: происходят кровавые конфликты даже там, где их никто не ожидал, в том числе и странах бывшего СССР, между своими кровными братьями, которые никак не могут поделить мир. Скорее всего, священник Павел Флоренский говорил не о своей судьбе, даже не судьбе своего поколения, а том грандиозном переустройстве мира, о котором писали Елена Блаватская, великие Рерихи и великие Махатмы.

Это действительно был значительный период в истории человечества и Флоренский это понимал. Однако многие наши современники судят обо всем со своей колокольни, и в своем невежестве не могут осознать значения таких грандиозных изменений.

Подводя итоги статьи о Флоренском, хочется откровенно сказать, что мы не успели осветить не то что главные, а даже второстепенные проблемы творчества этого гениального человека. Их накопилось так много, и такие они судьбоносные, что для разрешения их, потребуется не одна статья и не одна книга. Эта удивительная личность, прожившая всего 55 лет на земле, оставила после себя величайшие творения человеческой мысли.

Если мы спросим Павла Флоренского, доволен ли он своей жизнью, не раскаивается в своей страшной судьбе, не хотел бы изменить и прожить ее по иному, то в ответ получим вот такие смелые и печальные слова человека, познавшего добро и зло, рай и ад:

«Оглядываясь назад и просматривая свою жизнь (а в моем возрасте это особенно надлежит делать) я не вижу, в чем по существу я должен был бы изменить свою жизнь, если бы пришлось начинать ее снова и в прежних условиях. Конечно, я знаю за собою много отдельных ошибок, промахов, увлечений - но они не отклоняли меня в сторону от основного направления, и за него я не упрекаю себя. Я мог бы дать гораздо больше, чем дал, мои силы и по сей день не исчерпаны, но человечество и общество не таковы, чтобы сумело взять от меня самое ценное. Я родился не во время, и если говорить о вине, то в этом моя вина. М. б. через лет 150 мои возможности и могли бы быть лучше использованы. Ho, учитывая историческую среду своей жизни, я не чувствую угрызений совести за свою жизнь, в основном. Скорее наоборот. Раскаиваюсь (хотя это раскаяние не доходит до глубины), что относясь к долгу страстно, я недостаточно расходовался на себя. «На себя» - я разумею вас, в которых ощущаю часть самого себя, и не умел радовать и веселить вас, не дал детям всего того, что хотелось бы дать им». (Письмо. 1937.1. 3-4. Соловки № 86).

После таких откровенных признаний священника и ученого Павла Флоренского о себе и своей судьбе, нам нечего больше сказать: мы промолчим.

Литература

1. Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. М. АСТ, 2004, с. 211-212.
2. Павел Флоренский. Детям моим. С. 215.
3. Сергий Булгаков. Собрание сочинений. Т. 1. Статьи по искусству. Париж, 1985, с. 11.
4. Павел Флоренский. Священная Лавра в России. //В кн.: Павел Флоренский. Сочинения в 4-х томах.Т.2. М. Мысль. 1996, с. 368-369.
5. Павел Флоренский. Автобиография. Наше наследие. 1987 № 1, с. 78.
6. Игумен Андроник. (Трубачев А.С.) Жизнь и судьба. //В кн.: П.Флоренский. Сочинения. Т.1,с. 33.
7. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письма. М. Мысль. 1988. Письмо 13.10.1934.
8. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письма. М. 1988. Письмо. 1937. 1. 16-17 № 68.
9. Игумен Андроник. Обо мне не печальтесь. Письма семье из лагерей и тюрем.. М. 2007.
10. Там же.
11. Сергий Булгаков. Собрания сочинений в 2-х томах. Т. 1, М. 1993. С. 538.
12. Павел Флоренский. //В кн.: Булгаков. Энциклопедия. М. Эксмо. 2005. С. 697.
13. Павел Флоренский. Столп и утверждение истины. М. АСТ. 2003.
14. Там же.
15. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письмо, 1937.ѴІ.18.
16. Павел Флоренский. Сочинения. Т. 4. Письмо, 1937.

Итак, имена - это устойчивые и четкие типы личностной жизни у человечества, которых, оказывается, не так уж много - несколько сотен, даже если считать подтипы. "Когда пытаются умалить ценность имен, - писал П. Флоренский, - то совершенно забывают, что имен не придумаешь и что существующие имена суть некоторый наиболее устойчивый факт культуры и важнейший из ее устоев. Воображать себе отвлеченную возможность придумывания имен есть такая же дерзкая затея, как из существования пяти-шести мировых религий выводить возможность сочинения еще скольких угодно..." Однако имена не сводятся к отдельным признакам. И трудность их постижения умно- жается еще взаимодействием в каждой отдельной личности ее имени с другими формообразующими началами: раса, народность, родовая наследственность, воспитание, общественное положение, характер занятий, влияние окружающих, географические условия, состояние здоровья, жизненный ритм и прочее - все это участвует в формировании личности. Поэтому "как всякая весьма цельная, но чувственно неуловимая, умная форма имя дается либо бесхитростной интуицией простого сердца, либо сознательному ведению большой опытности в обращении с неуловимым перечнем отдельных признаков - образованиями: кто не привык иметь дело с наиболее нечувственными сущностями математического анализа, арифмологии, новейшей геометрией, со сложными музыкальными и литературными формами, отчасти, с формами биологическими, вообще, кто, разрушив в себе интуитивную чуткость анализа, не укрепил при этом способности интеллектуального синтеза и застрял, следовательно, на первоначальном разъятии всякой цельности, тот, конечно, не сумеет орудовать наиболее целостными из категорий целостности - именами".

Типология ИМЕНИ

Приведем краткое конспективное описание парных мужских и женских имен как типов личности из труда П. Флоренского "Имя и личность" (работа полностью опубликована в журнале "Социологические исследования", 1988-1990).

АЛЕКСАНДР. Это имя соответствует в основе своей сангвиническому темпераменту с уклоном к холерическому. Для этого имени благородство, от- крытость настроения, легкость обращения с людьми, сердечность и доброта характерны. Ум Александров четок и трезв, слегка ироничен, быстр и много- сторонен. Александр хочет быть микрокосмом и когда получает достаточный питательный материал для оформления, становится таковым: гений. Но "вели- кость" в малых размерах, "великость" обыкновенных Александров дает карликовые деревца японских садов. В итоге: Александр есть имя не самое глубокое, но самое гармоничное, самое внутри себя пропорциональное.

АЛЕКСАНДРА. Не только не похожа, но даже противоположна Александру. Если Александр нуждается в обильном питании и без такового личность вырастает несколько захиревшей, то тем более она хиреет и ломается, когда к женской природе предъявляются требования характерно мужские. Психологически этот внутренний разлад сказывается отсутствием гибкости, грубоватос-тью, неприспособляемостью. Александра надтреснута, надтреснута онтологически, а потому и психологически, и нравственно.

АЛЕКСЕЙ. И в звуках, и в свойствах этого имени содержится неравновесие, потому неустойчивость, отсутствие стояния и потому - движение. Но движение это определяется не изнутри, а извне, внешним притяжением. Движение Алексея не активно, а пассивно. Для него характерны сравнительная тонкость и несплоченность сознания. Это - рыхлое сознание, легко расторгающееся и обнаруживающее то, что под ним. Такое сознание свободно пропускает сквозь себя непосредственное воздействие внешнего бытия на внутреннюю сущность и обратно. В Алексее - беззащитность, если не в грубом смысле, то в более внутреннем. Ум тонкий. Это ~ ум капризный и прихотливый, то проницательный, то отказывающийся действовать. С Алексеем хорошо вот сейчас - и будь этим доволен: не рассчитывай, что и впредь будет хорошо на той же почве общения. Алексей - человек с уязвленным самолюбием, но он не горд, поэтому душевно не разлагается. Имя Алексей мало способствует проявлению мужественности. АННА. Ум Анны отличается остротой. Но каков бы он ни был, его значительно превосходят по развитию более глубокие силы, коренящиеся в подсознательном. Разум не может поспеть за ними и потому относится к интуитивной глубине личности пассивно, предоставляя ей увлекать себя. Поэтому он вообще не получает систематического роста и не усваивает привычки к сознательной и самостоятельной работе. Интеллектуальной работы Анна недолюбливает, старательно ее избегает, ссылаясь на неумение. Художество и вообще искусство также чужды ей. Нравственная область ~ вот то, что занимает преимущественно сознание Анны, т. е. именно то, чего нет в ее восприятиях из глубины.

ВАСИЛИЙ. Имя это этимологически означает царский, царственный. Его интеллект быстро схватывает отношения вещей, людей и событий; он не теряется в многосложности жизненных отношений. Организаторство, организационная способность дороги Василию; но не то Организаторство, которое служит внешнему единократному достижению поставленной цели, следовательно - не политика и не тактика как таковые, а организация по внутреннему смыслу, в которой может быть и политика, и тактика, но в качестве подчиненных моментов. Василий знает, чего хочет: поставив перед собой цель, он настой- чиво стремится к ней. Не задаваясь несбыточным, Василий идет медленно, не теряя достигнутого, без срывов. Эта способность к целесообразной деятельности определяется в Василии непосредственностью связи его воли с разумом. В силу своей основной склонности охватывать кругозором обширный круг явлений и считать себя ответственным за него, Василию кажется необходимым смотреть за всем кругом явлений, присматриваться к нему, чтобы ничто не ускользнуло от взора. Поэтому подозрительность - одна из черт, способная развиться у Василия.

СОФИЯ. Женский аспект мужского имени Василий. Будучи глубоко интуитивной София имеет интеллект служебным органом духа и потому не испытывает острых коллизий между интуицией и разумом. В ней есть воля к упорядоченности и центростремительность, в силу которой она склонна ориентироваться на ближайшем, ею организованном и устроенном. София властная и полагает, что власть по природе, по складу ее личности, конечно, должна принадлежать ей. София распорядительна, устроительна, обладает умением жить и организовывать жизнь; в это упорядочение жизни она вносит и искусство, и науку, которыми занята и к которым способна. Честность, свойственная Софии, проявляется в определенности и законченности выражений. Эта прямота может переходить в резкость, если не смягчается обхождением.

ВЛАДИМИР. Имя Владимир по строению и составу похоже на Василия, но сырее, стихийнее, расплывчатое, простодушнее. Во Владимире меньше чеканки. витиеватости, далеких планов и обдуманных ходов, меньше отчетливости мысли, интеллектуальной сложности, но больше непосредственной силы, непосредственных напора и отношения, чем в Василии. Владимиру свойственна некоторая неотчетливость оценок, которая при недисциплинированности воспитания легко приводит к распущенности поведения. Но этот уклон Владимира не имеет у него злобного характера, идет от широты натуры, связан с творческими началами жизни. Тут легче всего может проявиться его широкий ум, хотя и лишенный подлинной глубины; его доброта и другие положительные свойства весьма в нем изобильные. Владимир - дерево доброй породы, но ему нужна жирная почва- Достижения Владимира столь же обширны, сколь и непрочны. В них нет достаточной существенности. Его влечет все общее и притом не отвлеченно-теоретическое, а имеющее практические последствия, открывающие широкие организационные перспективы. Владимир мыслит, действует и живет в некотором разгорячении. Владимир есть Василий, выросший на русской почве.

ОЛЬГА. Имя Ольга близко к имени Владимир. Ольги обыкновенно имеют черты лица и фигуру значительные и скорее красивые, но не тонкие. Ум их сильный, выше среднего, кроме того, не формальный и не отвлеченный, а очень гибко приспосабливающийся к обстоятельствам и находящий наиболее правильный путь в достижении желаемого. В Ольге есть много душевного здоровья и уравновешенности. По душевному масштабу она не подходит под мерки большинства. Все черты ее характера крупнее обычного. В этом смысле она слишком далека от действительной и тем более искусственной хрупкости, может представляться не женщиной, по крайней мере в современном понимании женственности. В ней - душевное строение девы Валькирии, и таковую сопо- ставлять надо с соответственным мужским типом - витязя.

КОНСТАНТИН. Нет характера с большим непостоянством, нежели у Кон- стантина. В нем наиболее характерен какой-то немотивированный каприз, не- терпеливость к бытию, в том числе к самому себе, нервическая реакция на жизнь, стремление к непостоянству. Это человек, который не знает, чего хочет. Кон- стантин внутренне злится на весь свет и себя и, задав вопрос, не выслушивает ответа. Константин - натура одаренная и главным образом с тонкой чувстви- тельностью ко всякого рода внушениям. Он гордится своей чуткостью и при- выкает считать ее за единственно достойное качество, за признак превосходства. Но не имея в душе долга, он вообще лишен каких-либо длительных переживаний. Неровный в мыслях и оценках, Константин неровен и в отношениях к людям. Его душевное состояние напоминает мартовскую погоду, постоянную непостоянством и устойчивую неустойчивостью: за несколько минут трудно предугадать, что сделает Константин, и не только окружающим, но и ему самому. Это - и в хорошую, и в плохую сторону.

ЕЛЕНА. Имя это знаменует женскую природу. Елена - вечная женственность. Отсутствие в поведении и мыслях твердого начала, норм, преобладание эмоций, разрозненность и прихотливость душевной жизни - вот черты Елены. Ей не свойственна теоретическая деятельность ума, как не свойственно и незаинтересованное размышление. Но она способна достигать поставленных целей и проявлять большую умственную изворотливость и настойчивость. Это качество Елены при духовной невоспитанности легко переходит в хитрость. В Елене наиболее развита способность эмоционального отклика и воздействия на чувства окружающих. Елена, как и Константин, тонко чувствует происходящее, как и он, способна к неожиданным капризам и прихотям.

НИКОЛАЙ. Для Николая наиболее характерно действие, направленное вовне. В себе он не находит простора и предмета самораскрытия. Его жизнь - в деятельности. Деятельность эта безостановочна, потому что Николай не дает себе ни отдыха, ни сроку, почитая ее своим долгом. У Николая редко бывают сомнения, что и хорошо, и плохо. Это характер, в котором нет плавных и упругих линий, он весь состоит из отрезков прямых. Его неустанная деятельность, в большинстве случаев не имеющая материальной корысти, в значительной мере подвигается самолюбием, это необходимость доказать что-то себе и другим и оправдать собственное мнение о себе и своей должности. И тогда Николай может быть суровым и жестоким в своей прямолинейности, считая или стараясь убедить себя, что борется за правду, но на самом деле он недостаточно оценивает самолюбие. Николаю хочется быть благодетелем, и он почитает долгом своим быть таковым. К тому же по складу своему он добр. Обладая умом четким, силой внутреннего натиска и правдивостью, он может иметь и имеет успех в науках и искусствах. Но достигнутое им при всей ценности, порою силе и даже глубине обычно расплывчато, потому что состоит из отдельных беспорядочных и спорных завоевании, которые не связываются в одно целое полудоказанными и почти не доказанными счастливыми догадками, предчувствиями и волнениями мысли. Из всех имен Николай, может быть, наиболее ценит в человеке его человеческое достоинство. Он типичный горожанин и гражданин.

Павел - это прежде всего желание, томление, влечение. Предмет его желания - совершенная форма, платоновская идея, духовность. Павел может глубоко падать, может восставать и бунтовать. Диапазон его обширен - он может быть хороший или плохой, святой или многогрешный. Павел не может быть преступником в правовом понимании. В этом имени Воля и Вера - два полюса, между которыми распространяется строение личности. Другие стороны и элементы духовной организации могут быть также сильными, но в них нельзя искатьт характерного. Павел - носитель активности, что ведет к внутреннему столкновению с самим собою и к внешнему - с окружающими. Жизнь этого имени есть неустанное напряжение и усилие и соответственно недопустимость отдыха и расслабления, хотя бы кратковременного. Внутреннее противоречие разрывает плавную кривую его жизни, поэтому основное ощущение - страдание, связанное с природой имени, но вместе с тем лишь утверждающее основную веру Павла в необходимость воплотить в жизнь начало духовное.

ЛЮДМИЛА. Грубиянка, и такова не по какой-либо случайности: у нее сильные порывы, но грубые. Людмила не хочет чего-либо определенного, не добивается этого и вообще сама не знает, чего хочет. Ей тягостна тихая речь, а нужны выкрики. Тепло, уют, довольство ею отвергаются с негодованием. Людмила всегда хочет эффекта. Это преувеличенно честная натура. Все представляются ей дряблыми, вялыми, фальшивыми, она признает только героев и склонна в том или в другом время от времени усматривать идеальный облик героя. Людмила - героическая натура, может быть, не столько даже героическая, сколько желающая быть таковой. Ей ненавистно довольство, но там, где несчастье и горе, она на своем месте. Сестра милосердия, фельдшер, маркитантка, революционная деятельница - тут она незаменима. Не отличаясь особо глубоким умом, чуждая созерцания, она нередко со своим порывом, грубостью умнее умных.

ВЕРА. В этом имени есть странное сочетание безрассудности и последовательности, поэтических истоков и безысходной скуки. Отдельные поступки Веры очень логично вяжутся между собою, но в целостности они рассматриваются как оскорбляющие здравый смысл и вызывают сопротивление, а то и возмущение. Вера в основных своих решениях непредсказуема не только для окружающих, но и для себя самой. Она вдруг ломает расчеты, традиции, приличия. Но далее она уже не возвращается к прежнему и делает свой поступок началом нового связного рода, т. е. новых расчетов, новых традиций и новых приличий. Иначе говоря, она идет путем новым по направлению, но обычным по характеру. Вступление на него трагично и легко может привести к гибели. В своем мышлении, как и в поступках, Вера четка и определенна, но она и жертвенна. Ее влечет к жертвенности страстно и неудержимо.

МИХАИЛ. За Михаилом прочно установилось сравнение его с медведем, как и, наоборот, общепризнанно имя последнего - Мишка. Медведь - добродушный увалень, но он же весьма ловок и яростен, когда придет время. Для него характерны не просто неповоротливость и тяжеловесность, но и двойственность природы. Было бы крайней ошибкой думать о вялости его темперамента, о внутренней медлительности, заторможенности душевных движений. Вопреки обычному толкованию Михаил - вовсе не флегматик, и стихия его - отнюдь не вода, а огонь. Но его физическое и душевное тело, включая всю организацию органов. - это тело большой инерции и внутреннего трения, оно отстает от велений, идущих изнутри, и выносит их наружу со значительным опозданием. Тугой, тяжелый, может быть, заржавелый механизм управляется Михаилом, и неминуемы медлительность и неровность хода, трудность движений, усталость управителя. Вместе с тем имя Михаил - противоположность земной косности. Михаил может быть и нравственным, и безнравственным. Михаилу требуются большие внутренние усилия и напряжение воли, чтобы достичь желаемого. Ему приходится карабкаться, прежде чем он доберется туда, куда большинство других приходят легко. Поэтому дело Михаила, несмотря на вложенные в него усилия, обычно бывает незначительно и не находит себе полного признания и высокой оценки. Отсюда его неудовлетворенность, а то и раздражение из-за несоответствия усилий и внешнего признания и успеха.

ЕКАТЕРИНА. Наиболее близкое к Николаю его женское дополнение. Правдивость, бескорыстие, открытость действий, избегание кокетства, стремление держать свой облик незапятнанным чем-либо низким характеризует Екатерину. Она - натура героическая, а за неимением повода к красивому героизму склонна придумывать поводы к нарочито высоким чувствам и поступкам. Екатерина обычно бывает красива общепонятной здоровой красотой. Роста выше среднего, осанистая, с чертами лица не мелкими, скорее, крупными и определенными, Екатерина сразу заметна. Точно такие же н ее душевные свойства: неглупая, величественно-спокойная и благожелательная, порою добрая. Имея вкус и такт, она не поставит себя в унизительное, смешное или глупое положение. Екатерина не кокетка в смысле обмана и неискренности, но в ней мало переливов и игры, чтобы быть искренней: она ничего не скрывает, а потому ей и нечего открывать. Как натура крепкая, без внутренних противоречий и осложнений, не имеет внутренних задержек непосредственным своим движениям. Она легка в отношениях, приветлива и предупредительно оказывает внимание окружающим. По характеру ей свойственна бодрая веселость. Екатерина - первая среди многих и умная среди посредственности, как и добрая сравнительно с окружающим ее большинством. Остроты и усложненности она не имеет, ее достоинства и недостатки элементарны и общепонятны - это увеличенные качества среднего человека.

ДМИТРИЙ. Характер и весь облик значительный, натура с могучими задатками, но крайне несогласованными. Дмитрий страстен, и страсти его ~ не поверхностные влечения и увлечения, а глубокие. Дмитрий горд, и эта гордость влечет за собой прямоту и правдивость. Он привязан к еде и питью, к роскошной обстановке, склонен ценить внешний почет, а потому ему хочется денег, дающих и власть, и различные удовольствия. Это - тяжелое начало Дмитрия, которое делает его трудным в житейских отношениях и вместе с его внутренней заторможенностью служит препятствием к полному раскрытию его способностей. Дмитрий одарен значительно выше среднего, но гордость заставляет его требовать к себе большего, чем он способен, и, понимая свою недостаточность для этого, он предпочитает вовсе воздержаться и от того, на что способен.

Наиболее ясно и образно определил функции имени в истории человечества замечательный русский философ А. Лосев (философия имени. - М., 1927). Он писал; "Без имени было бы бессмысленное и безумное столкновение глухонемых масс в бездне абсолютной тьмы... И молимся мы и проклинаем через имена, через произнесение имени. И нет границ жизни имени, нет меры для его могущества. Именем и словом создан и держится мир..."

1. "Социологические исследования", 1988-1990;
2. Щёкин Георгий Визуальная психодиагностика: познание людей по их внешнему виду и поведению: Учеб. пособие - К.: МАУП, 2001, с. 267 - 278;
3. Юрченко М. Имена даёт нам небо? //Техника - молодёжи, 1991, №2 с.20-24; №7 с.21-22; №8 с. 17-18.