Левый нацизм Отто Штрассера - Colonel Cassad. Штрассер, Грегор Информацию О

Грегор Макгрегор – принц несуществуюшей страны В середине 1820 года в Лондоне объявился шотландец Грегор Макгрегор. Без малого десять лет он провел в Южной Америке, героически сражаясь за независимость испанских колоний. В благодарность король Москитового берега

ГРЕГОР МЕНДЕЛЬ

ГРЕГОР МЕНДЕЛЬ (1822–1884)Основоположником науки о наследственности - генетики по праву считается австро-венгерский учёный Грегор Мендель. Работа исследователя, «переоткрытая» только в 1900 году, принесла посмертную славу Менделю и послужила началом новой науки, которую

Мендель Грегор Иоганн

ИРИНЕЙ ЛИОНСКИЙ И ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ Грегор Вюрст

ИРИНЕЙ ЛИОНСКИЙ И ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ Грегор Вюрст Перевод с английского Александра ГеоргиеваКодекс Чакос, древний папирус из Египта, первоначально включал в себя по меньшей мере четыре текста гностического содержания, написанные на саидском диалекте коптского языка.

Пытавшегося в середине-конце 20-х годов отстаивать реальное наполнение слова "социализм" в названии НСДАП. Сам Штрассер, будучи братом видного нациста Грегора Штрассера, довольно скептически смотрел на крен Гитлера вправо, пытался оппонировать Гитлеру на тему путей развития нацистской партии. Фигура Отто Штрассера сама по себе неприкаянная - с одной стороны нацист, активный участник политического роста НСДАП во второй половине 20-х годов. С другой - представитель засохшей "левой" ветви НСДАП, заклейменный нацистской пропагандой. Читая книгу Штрассера, довольно не трудно понять, что Штрассер при всех своих обидах, фактически излагает свое видение того, как могла бы развиваться НСДАП не пойди Гитлер и Ко в услужение крупному капиталу. А так получилась очень поучительная история, как налет левой оболочки формализованной в термине "социалистическая", был использован для продвижения ультраправых и ультрареакционных идей. При этом хорошо видно, что "социализм" Штрассера, значительно отличается от того, что понимают под социализмом у нас.

Людендорф и Гитлер.

«В этом суть моего движения. Я хочу зажечь народ идеей мести. Только народ, охваченный всеобщим фанатизмом, способен привести нас к победе в следующей войне».
Я был потрясен и решительно выступил против этой идеи.
— Это вообще не вопрос мести и не вопрос войны , — отвечал я. — Наш социализм должен быть «национальным» и предназначаться для того, чтобы установить в Германии новый порядок, а не для того, чтобы привести к появлению новой завоевательной политики.
— Да, — сказал Грегор, который очень серьезно слушал наш разговор, — у правых мы возьмем национализм, который, к несчастью, так тесно сомкнулся с капитализмом, а у левых мы возьмем социализм, который создал столь несчастливый союз с Интернационалом. Таким образом мы сформируем национал-социализм, который станет главной движущей силой новой Германии и новой Европы.
Я продолжил:
— И основой этого объединения должен быть социализм. Вы ведь называете свое движение национал-социализм, не так ли, господин Гитлер? А ведь согласно правилам немецкой грамматики в сложных словах такого рода первая часть служит определением для второй, главной части слова.

Гитлер в 1921 году.

Что за глупая иллюзия — надеяться на возрождение нации, которой долгие годы управляют бюрократы и жалкие, трусливые буржуа!
Германия являла собой груду руин, и в таких условиях, как бы в насмешку над страной, было создано правительство безвольных посредственностей, не имевших ни идей, ни веры, ни политических знаний. Оно было больше похоже на комиссию конкурсных управляющих, чем на гражданское правительство.
Президентом Германской Республики, причем абсолютно незаконным образом — без выборов, стал Фридрих Эберт, человек «золотой середины» . Это случилось потому, что создатели новой конституции не доверяли немецкому народу, да и созданной им конституции тоже. Так что в Германской Республике не было ничего республиканского, кроме ее названия.

Карл Радек

Никогда справедливость пословицы о том, что противоположности сходятся, не была так очевидна, как в послевоенной Германии. Из лучших представителей левых и правых мог бы получиться прекрасный союз. В попытках прийти к взаимному согласию не было недостатка, но все они оказались иллюзорными и безрезультатными. Последняя подобная попытка, предпринятая по инициативе Гитлера, провалилась, как и все остальные. Я хорошо помню неудачное сближение между Гитлером и Третьим Интернационалом. Оно произошло вскоре после казни Шлагетера в Руре. Депутат-националист Эрнст Граф цу Ревентлов, который вскоре стал ярым поклонником Гитлера, выпускал тогда правую газету «Рейхсвахт», а Карл Радек, представитель Третьего Интернационала, издавал газету «Роте Фане». При активном посредничестве НСДАП эти двое быстро нашли общий язык и договорились о сотрудничестве. В результате изумленные читатели «Рейхсвахт» обнаружили на страницах газеты написанную Радеком хвалебную статью о Шлагетере, где он назывался «пилигримом на пути в никуда».

Освальд Шпенглер, который обожествлял прусский дух, вступил в интереснейшую дискуссию с Меллером ван ден Бруком в Июньском клубе, где мы организовали встречу между этими двумя властителями дум той эпохи. Величайшей целью Шпенглера было поставить социализм на службу пруссачеству. Именно это и сделал Гитлер. Меллер ван ден Брук вкратце выражал свои взгляды так: «Мы были тевтонами, мы стали немцами, мы будем европейцами». Но Гитлер так никогда его и не понял.
В 1920 году Адольф Гитлер, ссылаясь на книгу моего друга «Третий рейх», говорил: «Первый рейх — это Бисмарк, второй — Версальская республика, а третий — я».
«Нет, — возражал я, где бы ни слышал повторение этих слов, уродливо искажающих истину, — Меллер ван ден Брук говорил, что первый рейх — это Священная Римская империя Карла Великого, второй — это империя Вильгельма и Бисмарка, а Третий рейх должен быть федеративным, христианским и европейским государством».

Грегор Штрассер

Тем временем «перемена» во взглядах Гитлера стала известна власть предержащим. Было очевидно, что он больше никогда не восстанет против гражданских властей или рейхсвера. Однако никто не понял, что если Гитлер-революционер мертв, то Гитлер-оппортунист жив и здоров.

Гитлер официально проинформировал Генриха Хельда, лидера народной католической партии Баварии и премьер-министра, что он осуждает генерала Людендорфа за его атеизм.
«Атеизм и только атеизм есть враг римской церкви» , — заявил Гитлер, хотя он был насквозь пропитан немецким язычеством, куда больше, чем Людендорф или даже Розенберг.
Гитлер пошел дальше по пути позора и унижений, осудив свое поведение на судебном процессе.
«Мюнхенский путч был печальной ошибкой» , — признавался он реакционеру и паписту Гельду.

"Пивной путч"

Гитлер обратился с просьбой, Гюртнер его поддержал, а глупый и самодовольный Гельд с улыбкой согласился.
«Мы приручили дикого зверя, — в тот же вечер сказал Гельд Гюртнеру. — И мы можем попробовать спустить его с цепи».

Я помню одну из первых наших бесед. Это была, по-видимому, наша самая первая ссора.
— Власть! — орал Гитлер. — Мы должны взять власть!
— Прежде чем получить ее, — решительно возразил я, — давайте решим, что мы будем с ней делать. Наша программа слишком неопределенна, а для того чтобы править, она должна быть глубокой и серьезной.
Гитлер, который уже тогда с трудом переносил любую критику, ударил кулаком по столу и гаркнул:
— Прежде всего — взять власть. А потом будем действовать по обстоятельствам.

Гитлер с баварскими нацистами. 1924 год.

* * *

Вторым нашим шагом была разработка экономической, политической и культурной программы партии. В области экономики мы выступали как против капитализма, так и против марксизма. Мы предполагали построить гармоничную экономику, основанием для которой служил своеобразный государственный феодализм. Государство должно было стать единственным владельцем земли, которую оно будет сдавать в аренду отдельным гражданам. Все люди получали право делать со своей землей то, что они хотят, но сдавать землю в аренду и продавать ее необходимо запретить. Таким образом, мы хотели дать бой пролетаризации немцев и восстановить у наших сограждан чувство свободы. Ведь человек может быть по-настоящему свободен только тогда, когда он экономически независим.
Мы предлагали провести национализацию лишь земельного и промышленного имущества страны — то есть тех материальных ценностей, которые могут умножаться лишь коллективными усилиями народа. Процветание страны должно было быть обеспечено путем национализации тяжелой индустрии и распределения крупных поместий в качестве государственного имущества.
В области политики мы отказались от тоталитаризма в пользу федерализма. Парламент должен был состоять не из представителей партии, а из представителей различных социальных групп.
Наша программа также предусматривала уничтожение прусского милитаризма. По новой конституции предусматривалось создать маленькую профессиональную армию или территориальное ополчение по швейцарскому образцу.
В области внешней политики мы требовали равенства между нациями и прекращения все еще продолжающегося унижения Германии. У нас не было территориальных претензий, но предполагалось проведение честных референдумов на спорных территориях.
Европейская федерация, основанная на тех же принципах, что и федеральная Германия, должна была провести всеобщее разоружение и объединить страны в монолитный союз, в котором каждая страна сохранит свою администрацию, обычаи и религию. Уничтожение таможенных преград должно было привести к возникновению единого европейского рынка, что благоприятно скажется на экономическом и культурном развитии континента.
Также должна быть восстановлена гармония между человеком и Богом, между народом и религией; психологические проблемы, порожденные распространившимся в начале века материализмом, и обожествление техники привели к полной деморализации общества. Короче говоря, нашей главной целью было достичь гармонии во всех областях, так как гармония — это единство в многообразии и враг стандартизации.

NB! Вот такой вариант "социализма" заключался в идеях "штрассеризма".

В Ганновере все, кроме доктора Роберта Лея, проголосовали за экспроприацию. Когда Федер от имени Гитлера выразил протест, Геббельс вскочил на ноги и произнес сенсационную речь в поддержку нашего решения. «Я требую, чтобы жалкий буржуа Гитлер был исключен из Национал-социалистической рабочей партии» , — во весь голос прокричал он. Следует добавить, что ему громко аплодировали.

Грегор вынужден был вмешаться и напомнить, что подобное решение может быть принято лишь всеобщим съездом партии. Но тем не менее мы постановили, что национал-социалисты Севера будут голосовать против возвращения имущества князьям.
«Мы — свободные и демократичные люди , — твердо заявил Бернхард Руст. — У нас нет непререкаемых авторитетов, и от нас нельзя требовать беспрекословного подчинения. Гитлер может поступать, как он пожелает, а мы будем поступать в соответствии с нашими убеждениями».
Подобные инциденты имели место и в Демократической партии. Депутат рейхстага и член исполкома партии доктор Ялмар Шахт, отказавшийся поддержать мнение большинства, выступил как сторонник принцев и подал прошение об отставке. Это был первый случай, когда Гитлер и Шахт, пока что заочно, пришли к взаимопониманию, и этим был заложен фундамент их дальнейшего сотрудничества.
Более того, ганноверский съезд одобрил «программу Штрассера» и принял решение заменить ею гитлеровские «25 пунктов Национал-социалистической рабочей партии». Это был уже почти что разрыв.

Гитлер стал консерватором потому, что нуждался в деньгах для партии, а их могли дать только капиталисты. Экспроприация недвижимости князей неизбежно должна была насторожить промышленных и финансовых воротил и землевладельцев, которые вполне заслуженно справедливо могли решить, что конфискация имущества императорского дома — первый шаг на пути к конфискации их собственного имущества.

Это было в феврале 1926 года, приблизительно через три месяца после ганноверской конференции. Адольф произносил блестящую речь в защиту князей и требований аристократических семейств. К этому времени у Геббельса было достаточно возможностей, чтобы вступить в контакт с деятелями нацистской партии в Баварии. На него произвело огромное впечатление количество машин, находящихся в распоряжении приспешников Гитлера. Он сравнил свою скромную жизнь с тем блеском, который уже окружал Штрайхера, Эссера и Вебера, и сделал свой выбор еще до того, как начался съезд.
Как только Гитлер закончил свою речь, Йозеф Геббельс, представитель национал-социалистов Севера и личный секретарь Грегора Штрассера, вскочил на ноги.
«Господин Адольф Гитлер совершенно прав , — заявил он (слова «фюрер» еще не было в нацистском словаре). — Его аргументы так убедительны, что не будет ничего плохого, если мы признаем свои ошибки и присоединимся к нему». Никто в партии не забыл невероятного поведения Геббельса.

На следующий день неизбежно должно было состояться генеральное сражение между Адольфом и Грегором.
«Я решительно защищал свою точку зрения, — говорил мне Грегор, — но я чувствовал, что Гитлер получает явную поддержку. Он редко впадал в ярость, наоборот, он призвал на помощь показное благородство и мастерски использовал свое необыкновенное искусство обольщения. Один или два раза он подходил очень близко ко мне, и я думал, что он вцепится мне в горло, но вместо этого он клал мне руку на плечо и начинал разговаривать со мной, как с другом. «Послушай, Штрассер, — говорил он, — ты ведь не партийный фонд и начинай жить так, как ты заслуживаешь».
Я с растущей тревогой слушал рассказ Грегора, слишком хорошо понимая, как собирается действовать Адольф Гитлер. Он пытался превратить Грегора в свое послушное орудие, в раба партийных денег, то есть проделать то, что он уже сделал с остальными.
Компромисс, который был найден в результате ораторских баталий между Гитлером и Грегором, не был столь уж гибельным для нас. Мы сохранили независимость, право управлять своим издательством и издавать «Национал-социалистише брифе». Но мы должны были отказаться от своей программы и вновь вернуться к гитлеровским «25 пунктам».

NB! Вот тут "социалисты" от НСДАП и проиграли свою игру. Одних купили как Геббельса, другие "почетно" сдались, как это сделал Грегор Штрассер.

Борьба между нами и Адольфом продолжалась все более ожесточенно. Мы начали широкую пропагандистскую кампанию по защите наших идей, и наша демократическая организация противостояла откровенно капиталистическим тенденциям национал-социалистической партии Юга. В конце концов мы даже стали для них серьезными конкурентами.

Герман Геринг

Я был более дальновидным, чем Грегор, и поэтому хорошо понимал, какую пользу мог извлечь Гитлер из Геринга, бывшего офицера с прекрасными связями в кругах крупных промышленников Германии. Без него Гитлер, несомненно, так и остался бы в кругу второразрядных капиталистов. Но с помощью Геринга он познакомился со знаменитым магнатом Тиссеном, с Кирдофом, который распоряжался секретным фондом тяжелой индустрии, и, наконец, с финансовым гением Ялмаром Шахтом. Перед Гитлером открылись широкие жизненные перспективы.

Собрание руководителей НСДАП.

— Мы говорим с ним на разных языках, — сказал я. — Мы с тобой — социалисты, а господин Гитлер говорит на языке капиталистов. Мы — республиканцы, а Гитлер вступил в союз с Виттельсбахами и даже с Гогенцоллернами. Мы — европейцы и либералы; мы требуем свободы не только для себя, но также уважаем свободу других, в то время как Гитлер говорит своим приближенным о доминировании в Европе. Мы — христиане; без христианства Европа погибнет. Гитлер же атеист.
Грегор слушал меня серьезно, насупив брови.
— Нет! — воскликнул он. — Я не позволю вышибить меня из седла. Я смогу переубедить его.
Верил ли Грегор в то, что сможет переубедить Гитлера? Может быть, главным движущим мотивом его действий было чувство преданности, та верность, которую ничто не может поколебать?
— Ты не сможешь переубедить его, Грегор, — убеждал я брата. — Эта лошадка не сбросит тебя; наоборот, он потянет тебя за собой по всем ступеням своей губительной карьеры. Ты уже отпустил поводья. Ты должен рискнуть, и пока еще есть время, сменить коня. Грегор, мы должны отказаться от сотрудничества с ним. Но Грегор сказал «нет».

Розенберг и Гитлер во время "Пивного путча".

«Между этими событиями нет никакой связи, господин Гитлер. Юлиус Штрайхер — грязная свинья. На Нюрнбергском съезде он замучил меня рассказами о сексуальных извращениях евреев, называя свои рассказы «деликатесным аперитивом». Я сказал ему, что меня тошнит от его газеты, и что я люблю литературу, а не порнографию. Если принять во внимание предмет нашей принципиальной ссоры, то сам ее факт не должен ни шокировать, ни удивлять вас.
— А Розенберг? — спросил Гитлер, приведенный в замешательство словом «порнография». — Что ты имеешь против него?
— Он язычник, господин Гитлер.
Адольф вскочил и заходил по комнате.
— Идеология Розенберга — неотъемлемая часть национал-социализма , — торжественно заявил он.
— Я думал, что вы хотите примириться с Римом.
— В данный момент христианство является одним из пунктов моей программы. Но мы должны смотреть вперед. Розенберг — провидец и пророк. Его теории являются выражением германской души. Настоящий немец не может осуждать их. Я не ответил, но внимательно посмотрел на него. Я был совершенно ошеломлен его двуличием.

Гитлер и мюнхенские нацисты.

В 1929 году меня вызвали в Мюнхен. Гитлер, предварительно сообщив мне, что «он не может ошибаться, так как все, что он делает, имеет историческое значение», предложил продать ему «Кампфферлаг». Я ни минуты не размышляя, отказался. Я был намерен оставаться в НСДАП до того момента, пока я могу честно бороться за то, что считаю правильным. Лишившись возможности управлять прессой, я стал бы, как и все прочие, безголосым наемником человека, которого лизоблюды с Юга уже начали называть «фюрером».

Спонсоры нацизма - Фриц Тиссен и Курт фон Шредер.

В 1930 году напряженность между нами достигла критической точки. В апреле саксонские профсоюзы заявили о забастовке на промышленных предприятиях. Я решил поддержать их всеми силами национал-социалистической партии Севера, и все мои издания стали на сторону рабочих. Одну из моих газет — «Саксишер беобахтер» забастовщики зачитывали буквально до дыр. Легко представить ярость индустриальных магнатов, с которыми последнее время Гитлер нашел общий язык. В тот момент СА финансировались исключительно Тиссеном и его друзьями.

«До тех пор, пока забастовка не будет осуждена, пока; национал-социалистическая партия и ее газеты, особенно «Сахсишер беобахтер», не начнут борьбу с ней, Всегерманская федерация промышленников в полном составе отказывается вносить деньги в кассу партии».
Такой удар по партии не мог остаться тайной. Мы знали содержание этого ультиматума и вскоре поняли, что Гитлер продался капиталистам и что нельзя более возлагать на него надежды, так как он принял условия ультиматума.
Резолюция центрального исполнительного комитета партии, подписанная лично Гитлером, запрещала любому члену национал-социалистической партии принимать участие в забастовке.
Трус Мартин Мучман, гауляйтер Саксонии, добился одобрения этого решения абсолютным большинством голосов в партийной организации, и Саксония поддержала Гитлера. Я и несколько моих друзей, потрясенные трусостью одних и предательством других, отказались подчиниться. В наших газетах мы продолжали поддерживать забастовщиков и критиковали поведение Гитлера и его приспешников с удвоенной силой.

Будущего фюрера германской нации встречают цветами в Нюрнберге. 1929 год.

— Как вы можете защищать теории Бланка? — спросил он. — Его концепция верности, которая разграничивает Вождя (фюрера) и его Идею, подталкивает членов партии к неповиновению.
— Нет, — ответил я, — здесь не ставится вопрос о подрыве авторитета Вождя. Но для немецкого народа, свободного по своей природе и исповедующего протестантизм, врожденным является именно служение Идее. Идея божественна, по своему происхождению, в то время как человек — это всего лишь ее орудие, плоть, оживленная посредством Слова Божьего. Вождь призван служить Идее, и только Идее мы обязаны хранить верность. Ведь Вождь — всего-навсего человек, а человеку свойственно ошибаться.
— То, что ты говоришь, — полная чушь, — заметил Гитлер. — Ты хочешь дать членам партии право решать, остался ли фюрер верен так называемой Идее или нет. Это — самая мерзкая разновидность демократии, и мы не хотим иметь с этим ничего общего! Для нас Идея — это фюрер, и каждый член партии должен быть верен именно фюреру.
— Не совсем так, — ответил я, — то, что вы говорите, абсолютно верно по отношению к католической церкви, которая стала вдохновителем итальянского фашизма . Но я утверждаю, что для Германии именно Идея имеет решающее значение, а отдельная личность призвана решать вопрос, нет ли противоречий между Вождем и Идеей.
— По этому вопросу наши мнения расходятся, — резко произнес Гитлер.

— Я социалист, и социалист совсем другого сорта, чем ваш друг Эрнст Граф цу Ревентлов. Я был когда-то простым рабочим. Я не позволю, чтобы мои шофер питался хуже меня. Но ваш социализм — это не что иное, как марксизм. Рабочим массам ничего не нужно, кроме хлеба и зрелищ. Они ничего не поймут, если мы будем говорить с ними об идеалах, и нет надежды, что их когда-нибудь удастся убедить в обратном. Мы должны сделать совсем иное — выбрать из нового класса хозяев тех, кто не позволит, чтобы ими руководила морали низов. Ты, например, именно такой человек. Тот, кто управляет, должен знать, что имеет право управлять уже потому, что относится к нордической расе. Они должны отстаивать это право решительно и безжалостно.
Я был ошеломлен этими идеями и прямо сказал об этом Гитлеру.
— Ваши расистские идеи, — добавил я, — которым вы обязаны господину Розенбергу, не только коренным образом противоречат великой миссии национал-социализма, которая должна состоять в возрождении германской нации, но и приведут немецкий народ к гибели.
Но Гитлер, не слушая меня, продолжал говорить так, как будто он выступает на митинге:
— Вы проповедуете самый обыкновенный либерализм. Возможен лишь один вид революции, и это не экономическая, политическая или социальная революция, а революция расовая, и так было и будет всегда; борьба низших классов и низших рас с высшей расой за власть. В тот день, когда высшая раса забудет об этом законе развития человеческого общества, она погибнет. Все революции — а я тщательно изучал их — были революциями расовыми.

Затем я изложил ему пункты программы Штрассера в той форме, как они были записаны в Ганновере, и рассказал о нашей идее национализации промышленности.
— Это марксизм! — вскричал Гитлер. — Более того, это большевизм! Демократия уже превратила наш мир в руины, и вы еще хотите распространить ее действие на экономическую сферу. Это будет гибелью германской экономики. Вы хотите положить конец прогрессу человечества, который может быть достигнут исключительно личными усилиями великих ученых и великих изобретателей.
— Я не верю в неизбежный прогресс человечества, господин Гитлер. За последние несколько тысяч лет человек не изменился. Возможно, изменился его внешний вид и условия жизни, но не более. Но не думаете же вы, что Гете был бы более счастлив, если бы он ездил на автомобиле, я Наполеон — если бы он мог выступать по радио? Ступени эволюции человечества повторяются в жизни отдельных людей. Тридцатилетний человек уверен, что относительно своих двадцати лет он достиг существенного прогресса в жизни; такими же иллюзиями человек живет и в сорок лет. Но в пятьдесят человек уже редко говорит о прогрессе, а в шестьдесят он уже навсегда закрывает эту тему.
— Теории, голые теории, — ответил Гитлер. — Человечество движется вперед, и его прогресс является результатом деятельности великих людей.
— Но роль этих великих людей совсем не та, как вы об этом говорите, господин Гитлер. Люди не создают и не изобретают великих исторических эпох; наоборот, они — эмиссары и орудия судьбы.
Адольф Гитлер стал холодным и высокомерным.
— Ты отрицаешь, что я — создатель национал-социализма?
— Я вынужден это отрицать. Национал-социалистическая идея рождена временем, в котором мы живем. Она живет в сердцах миллионов немцев, и она нашла свое воплощение в вас. То, что она одновременно родилась в умах огромной массы людей, доказывает ее историческую необходимость; это также доказывает, что время капитализма прошло .

— Допустим, господин Гитлер, что завтра вы приходите к власти. Что вы будете делать с Крупном? Оставите вы его в покое или нет? — поинтересовался я.
— Конечно, я оставлю его в покое, — закричал Гитлер, — Не считаешь ли ты меня сумасшедшим, способным разрушить великую германскую промышленность?
— Если вы хотите сохранить капиталистический режим, то вы не имеете права говорить о социализме, — твердо сказал я. — В глазах наших приверженцев вы являетесь социалистом, и в вашей программе содержится требование социализации частных предприятий.
— С этим словом «социализм» сплошные проблемы , — сказал Гитлер. Он пожал плечами, на мгновение задумался, а затем продолжил: — Я никогда не говорил, что все предприятия должны быть национализированы. Нет, я утверждал, что мы могли бы национализировать только те предприятия, которые наносят ущерб национальным интересам. В других же случаях я считал бы преступлением разрушение важнейших элементов нашей экономической жизни. Возьмите итальянский фашизм. Наше национал-социалистическое государство, как и фашистское государство, должно стоять на страже интересов как рабочих, так и работодателей, и выполнять функции арбитра в случае возникновения споров.

Гитлер и Муссолини

— Но при Муссолини проблема отношений труда и капитала остается нерешенной. Она даже не ставится. Она просто игнорируется. Капитализм остается целым и невредимым, и вы тоже предлагаете оставить его в покое.
— Господин Штрассер, — сказал Гитлер, рассерженный моими ответами, — существует только одна экономическая система, и эта система предполагает власть вышестоящих, а также их ответственность за результаты. Я попросил господина Аманна взять на себя ответственность за работу своих подчиненных и использовать для этого всю свою власть над ними. Аманн вызвал к себе менеджера и попросил его взять на себя ответственность за работу машинисток и использовать для этого всю свою власть; эта система действует на всем протяжении иерархической лестницы, вплоть до самой низшей ее ступени. Так было на протяжении тысяч лет, и так будет всегда.

— Здесь, — лицемерно вздохнул Гитлер, — мы совершенно расходимся. Разделение доходов предприятия среди рабочих и их право на участие в управлении заводом — это марксистские принципы. Я считаю, что право оказывать влияние на деятельность частных предприятий должно принадлежать только государству, которым руководит высший класс.

Я продолжал, как обычно, выпускать свои газеты, которые вышли с броскими заголовками на первой полосе: «Социалисты выходят из нацистской партии». Я опубликовал свою последнюю беседу с Гитлером почти дословно, под сенсационным заголовком.: «Министерский пост или революция?» Естественно, что все немецкие газеты, кроме гитлеровских, подхватили эту тему и обыгрывали ее, как могли. Разрыв был полным.

Гинденбург вручает Германию Гитлеру.

Как бы предвидя будущее, я назвал свою новую газету «Черный отправитель». Я написал три памфлета, тысячи копий которых были отправлены в Берлин: «Надолго ли Гитлер?», «Вторая революция на марше» и «Марксизм мертв, а социализм живет».

«Когда начнется вторая революция?» — таким был вопрос, который начали задавать в их рядах.
Грегор Штрассер, рядовой член партии, получал сотни и тысячи писем с требованием возобновить активную деятельность. «Только Вы один можете спасти национал-социализм, — писали его корреспонденты. — Откройте глаза фюреру. Люди Геринга ослепляют его...»

Лидер СА Эрнст Рем.

Он находился на перепутье. Один путь вел к мирной немецкой революции и возрождению страны; это был путь Эрнста Рема, Грегора Штрассера и генерала фон Шлейхера. Другая дорога была империалистским путем старой Германии, неизбежно ведущим к войне. В это время я написал брошюру «Социалистическая революция или фашистская война?», тысячи экземпляров которой были распространены по всей Германии.
13 июня, перед отъездом в Венецию для встречи с дуче, Адольф послал за Грегором. Они не встречались полтора года после бурного разговора, спровоцированного интригами Папена, Геринга и Геббельса.
— Я предлагаю вам Министерство национальной экономики, Штрассер, — сказал Адольф. — Примите это назначение, и, между нами, мы все еще можем спасти ситуацию.
— Я принимаю его, господин Гитлер, — сказал Грегор, — при условии, что Геринг и Геббельс уйдут. Честный немец не может работать с этими особами.

«Муссолини потребовал в жертву радикалов... Реакционеры становятся все наглее и наглее... Марбургская речь была провокацией... Адольф поставит этих господ из клуба на свое место... Мы выметем этот мусор». Они слышали немного, но и этого было вполне достаточно.
Когда, несколькими днями позже, Гитлер окончательно перешел на сторону реакционеров, возникла необходимость, чтобы в живых не остался никто из тех, кто знал, что несколькими днями ранее Геббельс обсуждал с Рёмом ликвидацию клики капиталистов и магнатов.

Густав Крупп фонБолен

Но Крупп и Геринг были союзниками. Временное перемирие их не устраивало. Они требовали покончить с этими людьми «второй революции» и желали немедленных действий. Крупп угрожал прекратить поддерживать Гитлера, если «национал-большевиков» не заставят замолчать,

«Я расширил сферу действия чистки», — простодушно признался Герман Геринг 1 июля.
Мой брат Грегор завтракал со своей семьей, когда прибыли восемь агентов гестапо и увели его безо всяких объяснений. Его доставили в тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе и бросили в камеру. После двенадцати часов одиночества, темноты и растерянности он вдруг увидел револьвер, направленный на него через решетку. Первый выстрел был неточен, и Грегор укрылся в углу камеры, но три убийцы, включая Гейдриха и Эйке, — наемного убийцу, отвечающего теперь за все концентрационные лагеря в Германии, вошли, и Грегор, изрешеченный пулями, упал на пол. Он еще дышал, когда Гейдрих оказал ему coup-de-grace, выстрелив в затылок.

Один из убийц Штрассера Рейнхард Гейдрих.

Гитлер далеко отошел от программы национал-социализма , которая, конечно же, требовала свободы и возможности воссоединения различных ветвей германского народа, но в то же самое время стремилась сделать Германию членом большой европейской семьи, в этом отношении следуя лозунгу своего духовного лидера, Меллера ван ден Брука, сказавшего: «Мы были тевтонами, теперь мы немцы, мы будем европейцами».
Гитлер, отвергнув идеал национал-социализма, все более и более попадал под влияние реакционеров. Он не только зависел от них материально, он не только приносил им в жертву свои внутриполитические идеи; теперь они казались ему вполне приемлемыми сотрудниками, не встревоженными и не напуганными его безумными идеями мирового господства.
Однако он не мог внезапно сбросить маску. Его врожденное политическое чутье подсказывало ему, что он по-прежнему должен использовать свою революционную лексику, чтобы не потерять доверие своих прежних сторонников.

Ялмар Шахт

Он все еще продолжал говорить о социализме, даже после назначения Шахта министром национальной экономики. Он по-прежнему разглагольствовал о Народном сообществе, единстве германского народа, одновременно бросая сотни тысяч немцев в концентрационные лагеря.
Двуличность? Это слово является одновременно и слишком слабым, и слишком сильным. Адольф не перестал чувствовать того, чего же хочет немецкий народ. Он говорил о социализме, о Народном сообществе, о мире, ибо его сторонники, да и вся Германия были за социализм, Народное сообщество и мир.
Но его действия находились в вопиющем противоречии с его словами, ибо его безумная идея господства в Европе была теперь поддержана кликой промышленников-пангерманистов и прусских юнкеров, которые использовали его, так же как они использовали до него кайзера для достижения своих извечных целей.

Тут мне кажется важным опровергнуть доктрину, которая приписывает Адольфу обширные политические проекты, давно задуманные планы, ведущие к его союзу со Сталиным в 1939 году. По моему глубокому убеждению, этот противоестественный для Гитлера союз фактически представлял собой полный крах настоящих идей Адольфа. в начале 1939 года Гитлер сказал генералу фон Фричу, защищавшему союз с Россией: «Союз между Германией и Россией был бы не только сигналом к войне, он стал бы для Германии началом конца».